Возвращение поэта
Никулин С.Н. Избранное: Стихотворения. Поэмы. Песни. – Воронеж: ГБУК «Журнал Подъем», 2013. – 408 с.
Один из самых искренних и пронзительных воронежских литературных критиков Валентин Семенов много лет назад рассказывал: «Мы плохо знаем творчество друг друга, не изучаем его, не ценим, а есть и такие эстетствующие знатоки, которые вообще отрицают всякую возможность создания на воронежской земле истинного произведения искусства». В подтверждение этой своей мысли Семенов приводил такой случай: «Однажды в дружеской компании литераторов, среди которых было немало истинных ценителей поэзии, кто-то прочитал стихотворение и спросил: «чье оно?» Назывались имена Заболоцкого, Светлова… Большие имена назывались. А автор стихотворения, воронежский поэт Станислав Никулин, сидел за этим же столом и счастливо краснел от таких сравнений».
Стихотворение, о котором говорил критик, представляется до сих пор высочайшим примером мужской любовной лирики, на уровень которой после Никулина в Воронеже, пожалуй, так никто и не смог подняться:
«Забыв о всем / И обо мне, / Оставив на земле усталость, / В полночной лунной тишине / Она / У берега / Купалась! / Потом вдруг вышла из воды / И над травою наклонилась, / И капелька / С ее груди / Луною маленькой / Скатилась. / Движенья были так просты. / Порывисты. Легки. И смелы. / От доброты / И красоты / Все тело женщины звенело»…
Замечательный поэт, едва ли не самый яркий лирик в блистательном созвездии воронежских шестидесятников, Станислав Николаевич Никулин покинул этот мир два года назад. Теперь вот вышла первая его посмертная книга (хочется верить, что таковых будет еще много). Сборник этот составила и подготовила к печати вдова поэта и его верная муза на протяжении всей жизни – Зоя Алексеевна Никулина. Это, вне всякого сомнения, ее издательский подвиг и потрясающий пример преданности памяти любимого человека.
Солидный том включает в себя не только подборки из всех прижизненных книг поэта, но и печатные отклики на каждый из этих его сборников, а также ноты песен, сочиненных воронежскими композиторами на лирику Никулина и – увы! – слова прощания, с которыми Воронеж провожал своего поэта…
Как представляется мне, этот сборник – лишь начало посмертной славы поэта, открытие которого для будущих поколений воронежцев – во многом еще впереди. И слава эта не ограничится только объемом этой книги. Хотя бы потому, что за ее рамками осталось огромное количество потрясающих никулинских строк. Они еще ждут своего времени.
Например, такие:
«И тот, / кто в песнях был воспет, / судьбою правил. / Что маршал, инженер, поэт?.. / Есть СТАЛИН! / Его система из систем / «врагов» крушила. / И неизвестно нам совсем, / где их могилы. / Но вместе с ними не умрут / их боль и слава. / Они и на посмертный суд / имеют право, / над теми, / кто вогнал их в гроб / ему в угоду… / Они и были наш народ – / «враги народа»,
Или – вот эти:
«С шести часов Россия вся пьяна. / И тянутся к стаканам полным руки / Пьют от тоски, / а большинство – от скуки, / не ведая, что делать без вина… / Пьют двадцать лет безногие солдаты. / И без вины бывают виноваты, / и без вины слетает голова… / С шести часов Россия вся пьяна».
И, наконец, это:
«А моя ли в том вина?.. / Я – не сволочь и не падаль, / хоть от водки и вина / на дороге больно падал. / Из своих последних сил / шел и шел к родному дому. / И никто не подстелил / мне, при случае, солому. / И с меня не сводят глаз: / все плетут покрепче пряжу. / Только испокон у нас / не того секут и вяжут. / Я сгораю от стыда, / если в плен берет отрава. / Так зачем всю жизнь тогда / на меня идет облава? / Словно я – опасный тать / и порядок вдруг нарушу… / Руки можно повязать. / Только как повяжешь душу?».
Когда весь мир – беда и боль
Колесникова З.К. «Выбирала цветы по цвету…»: Книга лирики. – Воронеж: ОАО «Воронежская областная типография», 2013. – 208 с.
В прошлом у поэтессы Зои Колесниковой уже было несколько книг. В основном, они казались проходными. В том смысле, что в них вполне зрелая техника стихосложения подчас очень уж навязчиво сочеталась с воспаленным воображением женщины, что, как вы понимаете, не могло приводить к поэтическому откровению. И вот новая, только что вышедшая, книга лирики поэтессы неожиданно эту схему разрушила. То, что раньше выглядело женским поэтическим эпатажем, обернулось вдруг проникновенной исповедью: «В мысль переходит, чувству вопреки, / не смевшая вложиться в строки, фраза… / И нет на свете гибельней тоски – / безмолвной, не означенной ни разу».
В образ этой «гибельной тоски» вмещается не столько усталость от жизни, сколь горечь от самой изнуряющей и беспощадной разновидности женского одиночества – вдовства. «Темнеющая рамка небосвода / обвита тонкой траурной каймой: / казалось бы желанная свобода / вновь стала мне и пленом, и тюрьмой. / Здесь было одиночество столетья. / А может быть, единственность была / мгновения конца тысячелетья, / когда любовь от боли умерла?..»
Или вот еще строки, близкие этому чувству по эмоциональному накалу: «Река тут вспять сама не потечет – / в излишке горя ищет внове русло. / И жизнь предъявит самый строгий счет, / когда тебе уж тошно, а не грустно. / И вот тогда откроешь ты в себе, / чего доселе мысли не вмещали: / в обычной человеческой судьбе / беды и боли больше, чем печали».
О своих потерях Зоя Колесникова написала в этой книге так откровенно, пронизывающе и обнажено, что подчас трудно понять, чего здесь больше: несомненного литературного дарования или самой человеческой сущности, способной на исповедальность от первого до последнего слова. И тогда само письмо становится уже выше литературы.
«Наверное, прошло немало лет: / я по тебе по-прежнему скучаю… / Все так же мил мне тот и этот свет… / – Какой милей? / – Я их не различаю».
…Кстати, название этого июльского обзора воронежских книжных новинок – «Люблю июль. В нем отдыхаю я…» – это строки Зои Колесниковой из того же нового сборника.
Последний солдат арьергарда
Каменецкий М.М. Дожинки: Стихотворения разных лет. – Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2013. – 320 с.
Эта книга с замысловатым названием. Дожинки – символ окончания уборки урожая, когда по всему плодородному полю собирают разбросанные в разное время и, по каким-то причинам, не востребованные ранее колоски. Михаил Каменецкий собрал в свой сборник не опубликованные ранее стихи. Таковых за всю его долгую жизнь набралось много – почти пятьсот. Есть среди них и такие, что вызывают чувство неловкости. К примеру, самое начало сборника – первое стихотворение – «Ни праведного и ни грешного / хулить и славить не спешите. / И на весы суда поспешного / вы мненья камень не ложите». Но уж такой принцип выбрал автор: все написанное – в последний сноп урожая.
Лучшие стихи книги – о военном детдомовском детстве. В 2009 году об этом у Каменецкого вышла потрясающая своей искренностью и чистотой книга прозы «Я умру пацаном…», которая сразу же стала литературным явлением. И вот теперь стихи.
«Все, что было когда-то, / я забыть не могу. / Весь я – в веке двадцатом, / на другом берегу. / На суровом, неблизком, / том, что горек и мил. / Где гранит обелисков / у солдатских могил».
Примечательно, что взгляд лирического героя направлен не столько на прошлое, сколько из него. При этом самыми сильными в стихах Каменецкого оказываются не зрительские, а слуховые, и особенно обонятельные впечатления, случившиеся давно.
«Этот со времен детдома / запах мне знаком… / Пахло прелою соломой, / конским кизяком, / серой пылью – / на проселке севшей на спорыш. / Шумом тополей высоких / нарушалась тишь…». Прошлое для поэта – это мир запахов, густо пропитанных дорожной пылью и гнилой соломой глубокого тыла.
Это ощущение тыла, арьергарда Каменецкий несет и через все послевоенные годы – странную, не понятую до конца эпоху середины века, глобальные и частные трагедии и катастрофы, смысловые разрывы и потери. И все это по мере чтения книги превращает его личный тыл – в передовую.
«Пусть не ищут нас учителя / в доблестной когорте знаменитых. / На безвестных держится земля, / на надежных и неименитых».
Или вот – та же тема в другом стихотворении:
«Я – Гаргантюа и Кола Брюньон, / всех бунтарских затей я завязь. / У меня профессий любых – миллион, / лишь в лакеях не подвизаюсь. / Я колю дрова и хлеба пеку, / шью, тачаю, пилю, копаю. / Грянет враг – заступаю пути врагу / и без имени погибаю. / Но терпеть не могу я того, кто врет, / что судьбою я не отмечен. / Я – плебей с рожденья, а плебс – народ. / А народ, как известно, – вечен».
Но главное – среди «дожинок» Каменецкого, среди всех его «ранее потерянных колосков», – попадаются кристальные и тончайшие строки, обладающие тем не менее эпической мощью.
«Была шумной ветеранов перекличка. / Вдруг взглянул я и осекся, и умолк… / Он один стоял с картонною табличкой: / «376-й стрелковый полк». / На фуражке – мелом чищена кокарда. / А в глазах – печаль, строга и глубока, / у последнего солдата арьергарда / уходившего в Историю полка».
Дмитрий Дьяков
