После пяти лет обучения в и затем ещё трёх — в аспирантуре, начинаешь поневоле задумываться о том, что же представляет собой наш университет. Вот ты получаешь диплом, затем кандидатскую степень, но что степень, что диплом — всё одно, можно на полку, а можно и в печку.
От редакции
О том, сколь паршиво обстоят дела со школьным или вузовским образованием, любят судачить более или менее все. Кто-то предметно, кто-то абстрактно, кто-то на языке цифр. Зачастую, правда, не слышно голосов тех, кто это образование, собственно, получает или недавно получил. Андрей Коробов-Латынцев избрал спорную и эмоциональную риторику, однако его личная история при беглом даже взгляде оказывается историей почти любого, кто в наши дни обзавёлся дипломом, закончив условный Университет.
Перед поступлением в аспирантуру старший товарищ сказал мне, что окончить её нужно хотя бы для того, чтобы разочароваться в науке. Быть может, это разочарование будет главным достижением, без которого в дальнейшем молодых специалистов ждут одни лишь неудачи от неспособности правильно отнестись к той организации, которую мы называем университетом. Удел этой организации более чем печальный.
В Университете сегодня слишком много людей, которых, по идее самого Университета, быть здесь не должно. Слишком много не то что лишних, а вредных для университета людей. Людей случайных, которые приходят в университет делать карьеру и которые с гораздо большим успехом делали бы карьеру в других областях, например, в маркетинге.
Обучение в университете, как говорил Мартин Хайдеггер в своей ректорской речи, «вновь должно стать делом риска, а не убежищем для трусости. Кто не выживет в бою, останется лежать там, где его сразили. Эта новая смелость должна сопровождаться упорством, ведь борьба за институты, где будут учиться наши лидеры, потребует долгого времени».
Дело риска, а не дело рынка. Потому что только так Университет может оставить за собою свою беспечность, которая есть первое условие для подлинного обучения, не заинтересованного ничем, кроме себя самого.
«Как бесполезны мы были! И как гордились мы такой бесполезностью! Мы готовы были спорить, кто из нас более бесполезен. Мы не хотели ничего значить, ничего представлять, ничего не ставили себе целью; мы не хотели иметь будущего. Пусть мы только бесполезные бездельники, удобно растянувшиеся на пороге настоящего. Ими мы и были! Хвала нам!» — так пишет Фридрих Ницше в своих «Лекциях о будущности наших образовательных учреждений». Подпись под этими словами будет признанием в том, что университетские годы не прошли для вас зря. Лично я ставлю под ними свою благодарную подпись. Но подпишутся ли под этими словами наши современные студенты, которым вбивают теперь в голову эту тотальную идею тотальной полезности?
Бесполезность, беспечность, бескорыстность — должны были бы быть у нашего студенчества. На деле же мы видим, что оно если не подавлено тяготами быта, то отравлено гонками рейтинов. И в итоге получаем менеджеров, торговцев, в лучшем случае спортсменов-гонщиков. Но что это за гонка? И каков приз?..
Да есть ли вообще здесь приз? По крайней мере, такой приз, который устроил бы менеджера-гонщика? Что может быть таким призом в пространстве Университета? Ректорство? Хайдеггер говорит о нём: «Принятие ректорства — обязанность духовного руководства этой высшей школой». Но ведь все понимают, до какого места это самое духовное руководство менеджеру-гонщику! Его интересуют реальные достижения, т. е. деньги и прочие выгоды. Вот поэтому духовное руководство замещается менеджментом. А за бесконечными требованиями по оформлению рефератов и домашних работ теряется сама сущность обучения. «Обучение стало бесцельным и спряталось за экзаменационными требованиями» (ага, всё тот же Хайдеггер говорит нам из 1933 года).
Университетский менеджер эксплуатирует тягу юношества к знанию, но взамен не даёт ничего. Или же тягу юношества к карьере, но тут вступает в силу другой противоположный закон: менеджмент ориентируется на рынок, и на рынке товар постоянно обновляется, а самый рынок — постоянно расширяется. В итоге массовая выдача дипломов приводит к обесцениванию этих бумажек, тем более что чаще всего наличие бумажки не гарантирует у её предъявителя тех знаний и умений, которые там прописаны. На эту проблему указывал всё тот же Ницше — две тенденции являются губительными для образования, это 1) «стремление к возможно большему расширению образования» и 2) «стремление к уменьшению и ослаблению его».
Как спасти наш Университет? Я уверен, что с этим вопросом министерство образования (да-да, ни больше, ни меньше как Министерство!) должно обратиться к философам, ибо именно в зависимость от философии поставлено бытие университета и, как заметил Владимир Варава, университет начинает умирать именно тогда, когда из него изгоняется философский дух!
Но рецепты, каковы же рецепты?! Обратимся опять же к Хайдеггеру, который ставил две задачи: 1) Университет «должен быть интегрирован в национальную общность» и 2) «он должен слиться с государством». В нашем случае мы видим уже почти выполненной вторую задачу, но при полном провале первой слияние с государством скорее губительно для университета как такового. Ибо государство не понимает сущности Университета и ему безразлична нация. И мы становимся свидетелями гибели университета, о чём уже заговорили отечественные философы.
Для моего поколения Университет ещё был местом сакральным: одновременно и домом, и палестрой, т. е. местом риска, местом состязаний и агонов. Университет был местом, где протекала жизнь. Есть ли сейчас в университетах та же жизнь, спрашиваю я?
Слепой может не увидеть, что Университет постепенно изживает себя. И Универсум, обиталищем которого раньше был Университет, отправляется на поиски нового дома, несомый философией и сопровождающими её прочими науками, рискнувшими выйти из стен университета, где им было обеспечено мерное и гарантированное, но ограниченное и позорное существование.
Быть может, ещё будет возвращение в Университет, преображенный и восставший, но как он восстанет, как преобразится? И главное — чьими силами, ежели достойные уйдут?
«Как долго, думаешь ты, просуществует ещё в современной школе столь тяготящая тебя система образования? — обращается Ницше к своему слушателю. — Не скрою от тебя своей уверенности на этот счёт; её время прошло, её дни сочтены. Первый, кто осмелится действовать совершенно честно в этой области, услышит, как его честности отзовутся тысячи смелых душ. Ибо в сущности, среди благородно одаренных и горячо чувствующих людей нашего времени существует молчаливое единомыслие: каждый из них знает, что ему пришлось претерпеть от образовательных условий школы, и хотел бы избавить по крайней мере своих потомков от этого гнёта, хотя бы даже ценою себя самого».
Захотим ли мы избавить своих потомков от гнёта, который сами претерпеваем сегодня? Мало просто убрать лишних людей, надо ещё поставить людей нужных, понимающих сущность Университета как Универсума. Увидим ли мы, наконец, Университет как пристанище национального духа, место, где воспитывают духовных лидеров, а не менеджеров? Начнётся ли дело подлинного преображения Университета? Готовы ли мы сами взяться за это дело? От того, поставим ли мы эти вопросы и ответим ли мы на них (и словом и делом), зависит слишком многое.
