Это строки из стихотворения Галины Умывакиной, книга которой «Родительская суббота» вышла в самом конце прошедшего года в Центре духовного возрождения Черноземного края. Нестандартное по формату, подчеркнуто скромное изящное издание, отпечатанное в типографии им. Е. Болховитинова, удивительно точно соответствует негромкому голосу поэта и стихам сборника.
«Родительская суббота» – своеобразный итог почти полувекового творчества Галины Умывакиной. Самые ранние стихи относятся к середине шестидесятых, последние датируются уже новым столетием. Ученических стихов нет. Однажды взятый тон выдерживается до конца. Больше того: на разных этапах поэт возвращается к одним и тем же темам. Они его не отпускают. И годы спустя он как бы находится в плену у одних и тех же мыслей. Верность себе придает сборнику целостность, а поэтическому голосу своеобразие.
В том, что перед нами – поэт настоящий, сомнений нет. Не великий, конечно, но неподдельный. Поэт живет стихами. Или лучше сказать – они живут в нем, неотъемлемы от него, как дыхание, как биение сердца. Голос поэта Умывакиной тих, но чист. И стихи ее с другими не спутаешь. У нее абсолютно своя, узнаваемая интонация – сдержанная, полностью лишенная пафоса. В стихах мы не встретим никаких деклараций, нет в них и иронии, они полностью серьезны.
Поэт меньше всего хочет поразить читателя неожиданным афоризмом, бросающейся в глаза метафорой или даже особенно ярким образом. Кажется, он просто размышляет про себя. А получаются стихи. Они берут не звуком, а смыслом. Стихи Умывакиной – сигналы для раздумий. Чем больше вчитываешься в них, тем больше начинаешь их ценить. Они неподдельны, но, несмотря на кажущуюся простоту, трудны. Их сходу не запомнишь наизусть. Они из тех, которые нельзя «примерить на себя». С ними можно только вступить в беседу.
ногочисленные посвящения друзьям, которых в «Родительской субботе» много, по сути, – приглашение к разговору. Не случайно многие из них кончаются вопросом. Например, вопрос, обращенный Агнессе: «Что проку мерить: тьмы или света/ досталось больше?»…
Не скажу, что в лирике Умывакиной открываются новые смыслы, но ее, наверное, можно назвать философской, потому что в ней мысль господствует над эмоцией. Личный, исповедальный элемент здесь приглушен. Лирическая героиня сообщает о себе немного; прямоты, открытости, интимных признаний нет, она как бы стыдится быть откровенной в разговоре о себе. Это не исповедальная лирика. Поэтому я бы остереглась назвать лирику Умывакиной «женской поэзией», хотя женская судьба ей не безразлична. И собственная, и общая, российская, где женщина всегда «мобилизована пожизненно», даже если «времена не лютые». Не могу не процитировать пронзительно-трагическую «Грешницу», стихотворение такое верное, выстраданное:
Икон материнских стыдилась,
кровавого идола почитала;
не для крестного знамения –
на сходках руку поднимала;
детей во чреве убивала,
колоски с полей воровала;
своего с войны не дождавшись,
чужого мужа возжелала.
Из глаз ослепших стекает слезинка.
Не может вымолвить ни слова.
Шаг один – до смертного порога.
Матерь Божья, упроси, умоли Сына,
чтоб спрашивал сурово,
да не судил строго.
В стихах женщин-поэтов обычно большое место занимает любовь. Так уж повелось в веках, начиная еще с Сапфо. «Что ты любим, любим, любим, любим», расписывалась радугой небесной» Марина Цветаева; «О, как ты красив, проклятый», – страстно шептала Анна Ахматова…
Это естественно: женщина – носитель и хранитель любви. Галина Умывакина, однако, поэт иного склада. Чувство это ей, конечно, тоже знакомо. Про любовь она, как и другие, знает: «Придет – застанет нас врасплох,
уйдет – не скажет: «До свиданья!» — любовь, внезапная, как вздох, безудержная, как рыданье..», но она не хочет, скорее всего, стыдится выставлять чувство наружу, отстаивая свое личное право на сокрытие интимного, хрупкого, камерного. Любовь глубоко прячется в подтекст, лишь иногда прорываясь на поверхность или в образе «ромашек двух в простом стакане», или в желании «от подачки разреветься,/ разорваться от любви». Как ни мало слов «об этом», по вскользь брошенным словам ясно: она знакома «с ярым приступом сердечным / любовной муки и тоски». При этом никакой сентиментальности. Интонация почти суровая.
Однако, как только в стихах возникают дочери (а потом – внуки), – сквозь все препоны и ограничения прорывается неприкрытый лиризм, прямой, откровенный, неукротимый. Неизбывная нежность уже не просто раздвигает, а разбивает, взрывает броню сдержанности. Озабоченность, тревога, ласка в стихах дочерям: «две – светлая и темная – головки,/ и младшей шаг еще неловкий,/ а старшей взгляд уже упрямый», и мы видим, сколь велики запасы любви, до поры скрываемые. А «Молитва святителю Воронежскому» – вообще крик материнской души:
«Помолюсь тебе дома – о дочери, об Анне /
О душе ее заблудшей, отлепившейся от нашего града…» – неизбывность, материнской любви, сильней которой ничего нет. И еще нежнее, еще теплее обращение к внукам:
Мальчики мои, поперечники,
поутихли поближе к полночи.
Золотые мои бубенчики,
звонкие мои колокольчики!..
Основные темы поэзии Умывакиной – осмысление себя в мире, Россия, ее история и современность, женская доля… Все это не ново, уже было… Но здесь это лично выстрадано, это «прожитые» мысли, как по-настоящему «прожиты» и стихи этой книги. Много лет тому назад мое внимание остановили строчки из одной маленькой поэтической книжки Галины Умывакиной:
Еще ты весь в черновиках,
в неясных замыслах, в набросках,
еще в непрожитых стихах
ответов больше, чем вопросов…
Не уверена, что больше «ответов» (но так в тексте), почему-то запали в память слова про еще «непрожитые стихи». Это означало одно: стихи уже есть, гнездятся где-то в глубине сознания, но их еще нужно «прожить», дать им осуществиться, воплотиться в слово. Пока жив поэт, их просто не может не быть. Настоятельную необходимость воплощения стиха Умывакина, похоже, ощущает всегда. Позже она опять напишет: «И сушит душу мне несказанное слово»… И еще: «в муках сердечных слово рождается». «Несказанное слово», «непрожитые стихи» – это все об одном: о поглощенности поэта поэзией. Надо найти единственное нужное слово, его отсутствие «сушит душу», не находится оно – тогда «душа натруженная ноет».
Болевой синдром в стихах Умывакиной очевиден, и его уровень высок. О боли она не забывает никогда:
И наперед еще порукой,
покуда сердце кровь толкает, —
такая боль, такая мука,
такая мука, боль такая.
Или:
И пророчат сердечные сбои,
и усталая знает рука,
что дается отвагой и болью
и судьба, и любовь, и строка…
«Боль» (мука), «душа» (сердце), «век» (время) – наиболее частые слова в словаре поэта. Из них легко выстраивается эмоциональная и смысловая доминанта лирики Умывакиной. Боль века –проходит через душу поэта, воскликнувшего однажды: «милые, настало время боли./ Дай-то Бог ее перетерпеть»…
Боль – знак эмоциональной чуткости. Готовность страданию и готовность разделить его. Тоже ведь женское качество.
За поэзией Галины Умывакиной ощущается богатая культура. Стихи полны отсылок к поэтам прошлого: Державин, Пушкин, Грибоедов, Кольцов, Тютчев, Некрасов, Блок… В первую очередь, конечно, поэты «серебряного века». Последние и ближе по времени, и по ощущению жизни. В стихах часто встречаются и отчетливо прочитываются, как нескрываемые памятные знаки, поэтические реминисценции, отголоски, созвучия, порой цитаты чужих строк или эпиграфы из других поэтов… Речь не идет о подражании, скорее, о желании вступить в диалог. Наиболее любимым она посвящает отдельные стихи, пытается осмыслить их судьбу.
Перекличка с Ахматовой легко угадывается в стихотворении «Какая белая зима…». Но эмоциональный настрой обоих стихотворений различен. У Ахматовой воронежский пейзаж с памятником Петру пронизан светом, движением:
А над Петром воронежским — вороны,
Да тополя, и свод светло-зеленый,
Размытый, мутный, в солнечной пыли…
В нем звучит «ликованье наше» – встреча двух поэтов, нечаянно подаренная судьбой.
У Умывакиной тот же пейзаж, но с другим настроением: не солнце, а вечерний свет – «в дозоре фонарей», и не над Петром, а « на снегу светло-зеленом/ молчат усталые вороны/ февральской родины моей». Сменились времена. Для ликования не осталось места.
Из всех поэтов более всего Умывакину занимает, конечно, Осип Мандельштам. Может, потому что судьба кинула его в наш город, может, потому, что страдалец. С ним связано много стихов и прямо, и подспудно: «У карты Воронежской области», «Памяти Наташи», «Урок» фотографии», «На смерть поэта»… Лексически и интонационно Умывакина во многом идет за автором «Воронежских тетрадей». Те же четырехстопные хореи: Мандельштам: «Дрожжи мира дорогие/ Звуки, слезы и труды… Умывакина: «Эти облако и пашня/, тихий свет на склоне дня»… Или трехстопные анапесты. Мандельштам: «Длинной жажды двойник виноватый/, мудрый сводник вина и воды». Умывакина: «Над любимой землей, над Россией /(будет этому край или нет)»…
Ближе ей, однако, не Мандельштам – «друг Ариосто, друг Петрарки, Тассо друг», который душой тянется к «сияющим в Тоскане» холмам или слышит пение арфы «о доме Ашеров». Ей памятен больше воронежский изгнанник, «пленник, заложник, народа слуга, каторжник, лагерник, ссыльный», что, по его собственным словам, «около Кольцова, как сокол, закольцован». Этот свой, понятный.
Культурная память Галины Умывакиной, в первую очередь, вообще привязана к национальной поэтической традиции. В отличие от ее «учителей» образы мировой культуры ее не занимают. Ее память – чисто русская. Ей внятен весь Божий мир, но образ его для нее воплощает Россия. Скорее всего – центральная или даже просто Россия воронежских окрестностей:
Под небом летней родины
стою – глаза раскинула.
Налево – куст смородиновый,
Направо – куст бузиновый…
Так между бузиной, смородиной, да еще где-то чертополохом и располагается поэтическое пространство стихов Умывакиной. «Пейзаж неброский», дорогая сердцу «милой земли чернота».
Вот так и мне никак не надоест
смотреть на куст и на домишко старый,
на белый свет, что раздает задаром
который год мне гений этих мест.
И, конечно, сам Воронеж. Вот уж, говоря словами другого поэта, поистине «город, знакомый до слез». Город детства, юности, всей жизни. Она знает его скверы, переулки, спуски, все неровности городской земли. И любит «улиц точность воронежских, исхоженных не раз», «где голову склонил Кольцов, где руку Петр простер»…
Любовь к «малой родине» не заслоняет тревоги за всю страну. Тема судьбы России звучит в стихах и отчетливо, и сильно. Она – одна из сквозных. Одно их стихотворений так и называется «Русские вопросы». Вся история от «татарщины, царщины, барщины», через великую войну до наших дней ведома поэту и прочувствована им. Умывакиной свойственно острое ощущение времени. «Хребтом проверить времени излом» – ее желание.
Но, видно, в нас такая кровь.
такая кровь течет.
что помнит и сожженный кров,
и разоренный род.
Век с его опасностями и катаклизмами входит в поэзию, составляя ее гражданскую сторону. Вслед за большими поэтами она улавливает трагическое содержание «века»:
Страниц истертых века-вертухая.,
лихих годин листая письмена,
кровавый пот, безвинный прах вдыхая,
чуть слыша голоса и имена.
Страниц заклеенных, оплеванных, измятых
закрытых наглухо или кричащих ртов —
сороковых, тридцатых и двадцатых
и прочих приснопамятных годов.
Не успеваешь ни вздохнуть, ни охнуть,
припомнив: «Знаешь, где он твой уют»,
А с вышки времени орет все та же вохра:
«Охранных грамот здесь не выдают!»
С цитатой из Ахматовой – Знаешь, где он твой уют? – сопрягается мандельштамовский «век-волкодав». Традиция очевидна. Можно сказать, что «не ново». Согласимся. Но, к величайшему сожалению, и по сию пору «век» не потерял своей сущности, а напоминание о его трагедии – своей актуальности.
И все-таки в стихах Умывакиной сквозь боль и горечь постоянно звучит надежда, Она стоически принимает жизнь такой, какова она есть. Может, помогает вера, хоть и только что обретенная, но живая. Может, изначальное убеждение: « А жизнь – всерьез и навсегда,/не выправишь, не сбросишь,/ за опечатку, коль не так,/с корректора не спросишь»… Свою сопричастность всему происходящему поэт не устает подтверждать.
оскольку знает,
что есть мучительная связь
меж всем, что в этом мире живо,
и жизнь твоя в нее вплелась
осознанно, нерасторжимо;
что средь всеобщего родства
не зритель ты, а соучастник:
и в этом боль твоя и счастье
и неразменная судьба.
Назвать это оптимизмом, наверное, нельзя, но такое выстраданное приятие мира – жизненное кредо поэта.
Словом, «Ясные строки витают меж нас».
Не пропустите.
Алла Ботникова
Фото Михаила Квасова
