Спасение лошади от поставленной впереди телеги.
Не так давно в книжном клубе «Петровский» прошла лекция известного отечественного лингвиста, профессора Максима Кронгауза в рамках проекта «Открытое пространство». Заявленная тема – ни много ни мало «Русский язык в XXI веке». По наивности своей, я ожидал откровений на уровне тектонических сдвигов глубинных структур, однако на первый план вышло развенчание мифа «Русский язык обижают». Тут-то и выяснилось, что аудитория, далёкая от лингвистики, интересуется языком прежде всего с позиции «Что такое хорошо и что такое плохо?», то есть загоняет естественный феномен в рамки морали, что приводит к целому вороху заблуждений.
«Грамотность и коммуникация противопоставлены друг другу»
Для нашего обывателя что филолог, что лингвист сливаются с образом учителя русского языка, предназначение которого – вбить в голову профана священное «жи-ши» и расставить запятые по своим местам. Тем красноречивее обмолвка самого Кронгауза: «Я наблюдатель, а не учитель жизни», — в ответ на очередной вопрос о гибели и порче Великого и Могучего. Учёный описывает, а не предписывает, он выводит правила из законов, тенденций и традиций языка, а не постановляет, где пределы грамотности.
В этом смысле исследователь и аудитория, кажется, друг друга так и не поняли. Слушатели – да и весь пресловутый обыватель – явно желали узреть кого-то вроде древнеегипетского жреца. Грамотность в ту эпоху была напрямую связана с жреческой кастой. Владевший письмом обладал тайной человеческого слова, отделённого от его уст. Владевший тайной обладал словом божества. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог», — не правда ли, знакомо?
И до сих пор человек ждёт, что нынешние властители слова – от культурных деятелей до учёных – расчертят ему карту божественных предустановлений, прочитают ему мораль. Так же, как от отца народов ждут указания верной дороги, а от пастыря — наставлений, как жизнь прожить и поле перейти. Это такая коллективная воля к правилам. Школьник ненавидит священное «жи-ши», но, повзрослев, он столь же ненавидит тех, кто эту святыню попирает. Но можно вспомнить опыт великого лингвиста Фердинанда де Соссюра, отделившего ещё на рубеже XIX-XX веков «язык» от «речи». В Интернете, если верить Кронгаузу, речь в итоге победила.
Не мудрено: речь едва ли не всегда побеждала — и даже в советское время мифической высокой грамотности. Вряд ли тогдашнее просторечное общение инженеров, рабочих, колхозников сильно отличалось от нынешней коммуникации в Интернете. Просто в ту эпоху монополию на письменное, тиражируемое слово имел весьма узкий слой людей: журналисты, учёные, «профессиональные» писатели. Так иллюзия «говорящего» меньшинства специалистов подменяла собой реальность «молчащего» большинства народа.
И вот большинство заговорило, и тогда все мы увидели, что народ плюёт на грамотность. И мы отшатнулись и разгневались – но не есть ли это всего-навсего ярость Калибана, увидевшего себя в зеркале?
В конечном счёте, закон экономии речевых средств – если человек может говорить проще, он будет говорить проще – неотделим от истории развития языков по всему миру. Неправильное потому и существует, что оно удобно – отсюда борьба с громоздкой нормой, и в этой борьбе язык существует испокон веков. Кто посчитает теперь французский языком неизысканным или даже вульгарным? Но происходит он напрямую от сниженной, разговорной, «вульгарной» (т.е. народной) латыни, а никак не от образцов стиля Цицерона и Цезаря. Хорошо это или плохо? Думаю, что это никак. Это естественный ход вещей. Но что скажет обыватель? Ведь он любит правила и боится изменений.
«Чай с лимоном, помидоры, огурцы, колбаса, хлеб»
Болезненнее всего в нашем обществе воспринимаются заимствования – таковые вопросы звучали и на лекции. Нашествие английского – не смерть ли русского? Менеджеры, а уж тем более компьютеры нас, судя по всему, не погубят – такие слова уже прописались в нашем языке. Зато проклятые мерчендайзеры или френды, норовящие зачекиниться и погуглить, всё ещё воспринимаются как угроза.
Однако русский язык знавал иноземные атаки и пострашнее. Взять хотя бы вторжение тьмы тюркизмов (здравствуй, Великое Поле Дешт-и-Кипчак) или европейскую интервенцию времён Петра Первого (немецкими и голландскими силами, прежде всего). Масштабы же влияния старославянского (можно сказать, древнеболгарского) просто потрясают. Что нам до хилых хипстеров, если даже могучие богатыри пришли к нам вместе со степными багатурами? Что нам до птичье-английского сленга модной молодёжи, если наш высокий штиль изобилует древнеболгарскими словечками, а «русскости» как раз больше в просторечии? Что нам, в конце концов, до самого английского, если и он аналогичным образом «пострадал» от французского (старонормандского, если быть точным) и превратился в такого же языкового Джекила и Хайда?
«Чай с лимоном, помидоры, огурцы, колбаса» — эти заимствования мы спокойно поедаем каждый день. «Хлеб – дальше идти некуда», — подытожил профессор, тем самым покусившись на самое святое и самое русское, что есть на нашем столе (вскоре и впрямь последовал изумлённый вопрос из зала). А слово «хлеб» мы действительно переняли. Скорее всего, у готов. Ничего у нас своего нет, хлеб – и тот готский. Даже Крым – готский. Они им владели на рубеже Античности и Средневековья. Печально? Не знаю. Естественный ход вещей. Где теперь готы и их «хлэфс», а где русские с «хлебом»?
Много приходит, немало и остаётся. Что именно – язык выберет сам. Если слово точно и коротко отражает какое-то понятие, оно получит жизнь. Поэтому велика вероятность, что «чекиниться» и «гуглить» мы будем и дальше. Если слово избыточно или же понятие исчезло из нашей реальности, оно умрёт. Как отметил Кронгауз, современные школьники не понимают слова «ямщик». Да и всякий ли взрослый сходу ответит, что такое «ям»?..
Незачем держать то, что уже падает. Но обыватель боится и манифестирует, что держали, держим и держать будем. Отступать некуда – позади словарь Даля. Хотя лучше бы был этимологический словарь Фасмера. Он раскрывает происхождение 18 тысяч русских слов и исключительно полезен в деле излечения национально-языковых предрассудков.
Национальное я вспомнил не просто так. Страх заимствования есть страх потери самоидентификации и не в последнюю очередь связан с национальным мифом, рождённым в Новое время. Одна нация, одна территория, один народ, одно государство, один язык. Разделив языки в Вавилоне, Господь разделил народы – не тут ли кроется причина пресловутой болезненности? Национальный вопрос стал в современную эпоху вопросом болезненно-моральным («в национальных интересах» — хорошо и свято, «национал-предатели» — плохо и грех), та же участь постигла и язык. Во многом усилиями политиков и идеологов. Так, вспомнив между делом формулу «разделяй и властвуй», я вернулся к началу – к древним жрецам, слово и власть имеющим.
«Язык как инструмент установления социальной иерархии»
Не могла не зайти речь о проблеме языка и политики, особенно в международных отношениях. «Таллинн» и «Таллин», «Беларусь» и «Белоруссия», «в Украине» и «на Украине» сошлись как лёд и пламень. Дабы удовлетворить очевидное любопытство читателя: везде правилен второй вариант. Потому что так сложилось в русском языке, это естественный ход вещей.
Но выбор между предлогами – независимо от грамотности – ныне является выбором политическим, моральным. Публично прибавить «в» или «на» к Украине – всё равно что ответить на вопрос, чей Крым. Вспоминается давнее письмо из Института русского языка РАН. Суть его сводилась примерно к следующему: лучше, конечно, «на», но чего зря сердить украинских друзей?.. Надо ли говорить, что в этом случае лингвист стыдливо ушёл в сторону, предоставив право действовать политику? Вот кто теперь настоящий жрец, жонглирующий словами и завораживающий массы. Тот кризис, в который сейчас вверглось наследие Советской империи – прямое следствие того, что одни не могут стряхнуть с себя замшелую национальную мифологию, а другие страстно и наспех клепают новую. И, пожалуй, стоило предвидеть это раньше, когда встречались на просторах сети безумные рассуждения об украинском языке в X веке, ну а в наших краях, где всё масштабнее, – о связи русского с санскритом. Деятели вроде Задорнова хотя и не пользуются государственной поддержкой (вроде бы), но само их засилье в медийном пространстве – уже повод задуматься: лжеучёные востребованы. Обыватель защищает свою мораль и не гнушается запихнуть в неё ещё и язык, который, скажем, «самый древний», а оттого хороший. Правда, это говорит нам не столько о языке, сколько о морали.
Аналогичный выбор осуществляется не только в сфере политики, но и в рамках одного социума. «Человек, говорящий «кофе – он», выше человека, говорящего «кофе – оно», — заметил лектор. Говоря так, а не иначе, мы «ставим» себя на социальную ступень, реальную или желаемую, или помещаем туда своего собеседника. Языковая норма, высокий стиль, престижное произношение – всё это средства установления иерархии в обществе. Грамотный выше неграмотного. Таковы правила игры, возникающей на стыке языка и социума.
Корни подобных иерархий могут уходить достаточно глубоко. Южнорусское фрикативное «гэ», столь распространённое в Воронежской области, не есть нечто позорное само по себе, даже если москвичи над этим и посмеиваются. Более того, оно как раз присутствовало в древнерусском языке. Однако нормативное «твёрдое» «г» утвердилось в тех землях Северо-восточной Руси, вокруг которых и образовалась Россия.
Не есть ли это опровержение моего тезиса о естественном ходе вещей? Не думаю. Просто нужно разделять языковое и внеязыковое. Россия могла пойти по другому историческому пути, и тогда бы язык изменился иначе, но изменился бы закономерно. Так же, как закономерно он развился из той исторической ситуации, что случилась в реальности.
Поэтому, когда кто-то призывает «очистить» или «спасти» язык, он ставит телегу впереди лошади, наивно приказывая реальности подчиниться морали. Комплекс объективных политических, экономических, культурных причин – вот что предопределит судьбу русского языка. Именно этот комплекс, а не какой-нибудь план Даллеса, обусловливает и текущее доминирование английского и его «вторжение» в русский. Но русский, в общем-то, держится. В конце концов, что лежит в основе пресловутого «естественного хода» языка? Наверное, это «скелет» из грамматики, это «мясо» из так называемого ядерного словаря, меняющегося очень медленно, это «лицо» из звуковой системы, которая также трансформируется не в одночасье и по вполне определённым – строгим! – законам. И этот «организм» веками успешно переваривал бесчисленные заимствования, под чужими влияниями укреплял свои силы, зализывал раны социальных сдвигов. Язык умирает лишь тогда, когда на нём перестают говорить. Русский жив и в обозримой перспективе будет жить.
И он делает это сам: всё вышеописанное есть самоорганизующаяся система. Вот об этом стоило бы помнить и любителям реформ, и охранителям, и рабам политической конъюнктуры. Не суйтесь в то, что десятки тысяч лет работало и без вас – мы и так пока понимаем лишь малую часть этой работы. В своё время комик Джордж Карлин, высмеивая экологические страхи, высказался в том духе, что планета в порядке, это нам… конец, в общем. Так вот, дорогие профаны:
Язык в порядке.
Автор — Михаил Волков
Иллюстратор — Марина Демченко
