Люди, приходящие каждый день в социальную столовую на улице Кольцовской, за несколько часов проживают здесь маленькую жизнь со своими драмами и непростыми взаимоотношениями. В столовой не только свежая и бесплатная еда, а еще и многочасовое общение, поиск друзей и спутников жизни. Здесь ссорятся, мирятся, плачут, смеются. Давно уже появились свои шутки-прибаутки и маленькие праздники. Свои горести, проблемы – одни на всех, понятные без слов. Старики вслух печалятся о маленькой пенсии и дорогой квартплате, и молча грустят о самом главном – невозможности более участвовать в жизни, так как социальная действительность вполне обходится без них. Одна из немногих радостей – это разговоры о прежних днях с соседями по столу и мечты о днях грядущих: пенсионеры все-таки тоже хотят мечтать и смотреть вперед. А еще радость – это сытный и горячий борщ, который раздает добрая и отзывчивая сотрудница социальной столовой Надежда.
В 12 часов в столовой не протолкнуться. Зал полон, за столами тесно, еще от входа тянется очередь за обедом. Столовая гудит, жужжит, стучит посудой и скрипит отодвигающимися стульями.
На улице гуляет плюсовой декабрь, даже припекает солнце. Окна столовой золотит яркий луч. Старики журят странную знойную зиму, тихонько ворчат.
— Никакого новогоднего настроения…
— На елку бы детям сходить. Искусственная там елка? Как думаешь? — это уже обращаются ко мне. Спрашивает высокая, худая пожилая женщина в плотном пальто болотного цвета. Зовут Татьяна.
Мы мгновенно познакомились. В социально столовой все знакомятся мгновенно, стоит только переступить порог. Посетители в основном друг друга знают, и любое новое лицо для них – это событие, возможно даже самое яркое за день. А приход журналиста – событие вдвойне важное. Каждый из стариков понимает – это его возможность поговорить о себе. В течение дня удалось посидеть практически с каждой из компаний (люди здесь знакомятся, дружат, и образовывают «столы», где каждый день вместе садятся «свои») и выслушать множество историй. Кто-то из пенсионеров говорит не менее часа, охотно называет имя, даже паспорт рвется показать, кто-то наоборот – остается безымянным, просто бабушкой или просто дедушкой. Но все они хотят одного – провести нового человека по вехам своей жизни. Рассказать, как влюблялись, трудились, воевали и жили в мире. И чем бы хотели заниматься в дальнейшем. Да, именно так. Они не стремятся ставить на себе крест – кто-то хочет пойти на курсы кройки и шиться, кто-то организовать концерт, кто-то хочет в университет, учиться. Но вот не задача – деньги. Деньги и еще раз деньги. Пенсия тысяч восемь, а там тебе половину коммуналка «съедает». Ни университета, ни кройки и шитья. Ни банальной булочки с молоком – тоже роскошь.
Татьяна тут же стала моим проводником по столовой и начала знакомить меня с ее посетителями.
— Вон посмотри, какая дама, — говорит она очень тихим голосом, так, что приходится наклоняться вплотную. – Она любит вязать. Салфетки часто вяжет, платки. С ней рядом мужчина, видишь? Сердце у него больное, искусственный клапан стоит. А посмотри-ка на Надю! Как все шустро она делает! Мы про нее говорим только хорошее. Никого не обижает, если что останется – нам дает с собой. У нее недавно был День рождения, поздравляли ее.
Надежда работает в социальной столовой со дня открытия. В ее ловких руках буквально все горит, половник резво наполняет тарелки наваристым борщом, чайник тут же ошпаривает пластиковые стаканчики. Один, второй, третий – очередь движется быстро и слажено, а Надежда еще успевает с кем-то пошутить, а кого-то отругать.
— Ложки-то не серебряные, — в шутку укоряет ее дедушка.
— А золотые вам не выдать? – сразу же парирует Надежда.
В очереди раздается смех, который вдруг прерывает чей-то сердитый голос. Намечается утренний скандал. Традиционный, как скажет потом сама Надежда.
— Кать! Не нравится, не ходи! – без злобы, но очень уверенно и твердо говорит Надя. – С утра всех завела. Ну, болеешь ты? А на нас что зло срывать?
По очереди будто пробежал разряд. В традиционном скандале обычно принимают участие все и дружно. Нарастает волнение: каждый хочет понять, кто виноват и что делать.
— Она влезла, а эти за ней!
— Что, Катя скандалит? Да внимания хочется ей!
— Крыша поехала!
Один дедушка внимательно смотрит на второго и с подозрением спрашивает:
— Ордена смотрю у тебя. Воевал? Что-то больно молодо выглядишь! А ну-ка…
В общем, в утреннем скандале досталось всем.
Татьяна сразу же забывает про меня:
— О, а кто это там выступает? Пойду-ка я на бабку поругаюсь, — с завидной скоростью она перемещается к стойке, — Ты что ругаешься?
Екатерина оборачивается. Старушка похожа на тканевый клубок – платки, громоздкая куртка. Вся она завернута, завязана, и сизый оренбургский платок едва открывает сморщенное темное лицо.
— Тощая ты, как вобла! – плюет Катя, и очередь хохочет.
— Ну тощая я… — грустно отвечает Татьяна, — Тощая… Да все мы тощие. Болеем.
Люди все прибывают. Те, кто уже покушал, уходить не спешат, а торопятся за добавкой. Аромат горячей свежей еды раззадоривает аппетит.
— Тут каждый день что-то новое, блюда разные, и всегда все вкусное, хорошее. Тебе талончик? – Татьяна разворачивается к только что зашедшей старушке. – Мы уже давно взяли. Ну, ты где, как? Чего хорошего? Устроилась?
— Да я устроилась, работаю, — отвечает зашедшая. — В три часа сегодня подойду. Визитные карточки раздаю.
Тоже Татьяна. И голос такой же, тихий-тихий. Две Татьяны отходят в сторонку и неспешно беседуют. Из обрывков разговора становится ясно, что две женщины с одинаковыми именами и одинаковыми голосами еще и связаны одинаковой проблемой – поиском работы.
— Говорят, работа еще в цирке есть, полы мыть можно, — сообщает первая Татьяна. – Но тут уж здоровье надо. Хотя там и поспать можно. Поесть, говорят, дают.
— А я зашла случайно… И меня прямо – раз… Я и подумала – была-не была. Вчера прямо за час разнесла. Вот телефон, хочешь устроиться?
Пока первая Татьяна обдумывает предложение, вторая замечает мой интерес и показывает визитку мне.
— Для всех работа есть, — мягким, едва слышным голосом говорит она. – Смотрите, какие визитки. Врача-диетолога. Грамотная очень! Это же большой специалист, все знает, всем поможет. Как думаете? У меня знаете, сколько визиток разобрали! Все берут. И позвонят ей, раз берут. Один человек позвонит, и мне сто рублей заплатят. Я вот сегодня к трем пойду, узнаю, какие у меня результаты. Она всем поможет, у каждого же свое состояние здоровья…
Татьяна говорит много, и обо всем сразу. О работе, о грамотности диетолога, о своей надежде, что ей сегодня повезет, и многие, кто взял визитки, позвонят. А ей заплатят за каждого сто рублей. Становится больно – кто хоть раз работал в сфере «приведи клиента – получишь деньги», знает, что в итоге почти никто никого не приводит и ничего не получает. Но Татьяна очень верит – всему и всем. Удивительное у нее лицо. Сетка морщин тронула все, кроме глаз – про них даже не скажешь «молодые», они именно младенческие. Светло-синие, прозрачные, изумленные, как у годовалого ребенка.
— А вы знаете, я очень вязать люблю, — вдруг переключается Татьяна. – Зашла в магазин, а там сколько всего: и швейцарская пряжа, и французская, и итальянская. А сколько цветов! Так все скручено красиво, уложено. И как ангорская шерсть хороша – но моток 900 рублей. Дорого очень, куда мне. Жаль, я так хотела костюм связать. И на курсы к ним очень хотела походить, но и тут деньги нужны. Знаете, как хорошо вязать! Сразу мысли о другом, такие светлые. Вот у меня в саду флоксы растут. Я посмотрю на них, и вдохновляюсь. Беру пряжу, белую и красную, и вяжу, вяжу…
Татьяна замолкает на секунду, и мечтательно пускается в воспоминания. Рассказывает, как работала на атомной станции и как в Новый год была Снегурочкой на работе. Вспоминает розовую юбку, расшитую блестками и белый верх. Вспоминает, как ходила на фотографические курсы. Как занималась спортом. Как хотела быть журналистом, комсомолкой, красавицей. Столько всего вспоминает, но позабыла, куда положила талон.
— Вот рассеянная стала! – вздыхает она.
Пока Татьяна ищет свой талон, меня подзывает новая собеседница. Вижу, что желающих поговорить уже много – каждый хочет, чтобы о них написали, да что там – хотя бы просто выслушали.
— Девушка, вот мой сын, — говорит пришедшая. Она дородная, громкоголосая, совсем не похожая на двух Татьян. Собеседница не представляется, ей важнее другое – представить сына.
Он обедает в конце зала, в самом углу. Мать он не увидел – его увлекли вкусный борщ и словоохотливая собеседница.
— Вон, под телевизором сидит, Вовка, — продолжает. – Надежда его кормит. Больше-то никто не позаботится. Да вы посмотрите… Как он похудел, пока я в санатории была! Ничего, Надя покормит – вы ее не обижайте только! Она нам, как мать. И ему она как мать. Смотри, поел уже. Сыночек мой, хоть общается он тут с людьми. Но вот этот мужчина мне очень не нравится. Вот что он возле него крутиться? Подозрительный, наверное, в секте какой-то состоит.
— А вашему сыну сколько лет? – спрашиваю.
— 60 ему. У него знаете, того… болеет он. Вот узнает он меня или нет? Мать не узнает, представляете… Как обидно, как же обидно… Я же ему все отдала, операцию за полмиллиона даже. Немец делал…
Голос ее срывается.
— Он у всех подносы берет, помогает, — добавляет Татьяна, мой проводник. Она уже сняла пальто, получила обед и готова продолжить рассказ о жизни столовой. – Помогает он. А ему все: спасибо, спасибо. С ним всегда все разговаривают. Вон, женщина светлая, в голубой кофте с ним сидит. Они всегда вместе.
В очередь вливается вторая Татьяна.
— А вот раньше муфточки вязали, — тихо продолжает она, будто бы наш разговор и не прерывался. — И перчатки. Я книгу нашла недавно о дореволюционной моде. Сейчас так не ходят, а раньше этикет был. Я так хочу связать что-нибудь, были бы деньги. Ну, я сейчас визитки разнесу…
Каждая говорит о своем. Три монолога – о муфтах, горемычном Вовке, о быте социальной столовой – сливаются в один. Старушкам не нужен собеседник. Им нужен соучастник. Кто просто помолчит, посочувствует, тоже печально покачает головой. Все-таки права была российский геронтолог Дарья Белостоцкая: старики настолько вычеркнуты из социальной действительности, что любая возможность коммуницировать – это их шанс, ни много ни мало, принять участие в жизни. Не обязательно им отвечать. Главное – выслушать.
— Так, что там про меня мать сказала? – вдруг передо мной появляется Володя. У него раскатистый и твердый голос – командирский, властный. И лицо у него очень волевое, с сильным подбородком, но есть в нем что-то странное, далекое. Сразу понятно – Владимир не отсюда.
— Что вы в столовую ходите… – только и остается ответить.
— А что, мне в нее летать? – тут же оскорбляется Володя.
— Да нет, ходите на здоровье.
— Ну и на том спасибо. А вы мои грамоты видели? Идите, благодарности на стене почитайте. Кто их оформлял, посмотрите! Подойдите… тут три благодарности. Ну, кто их оформлял? Надя, кто оформлял?
Надежда устало качает головой и только бросает:
— Ой, Вова…
Володя долго рассказывает о грамотах, которые он писал для Надежды, как выбирал их, чтобы все разные были – в красной, зеленой, разноцветной рамочке. Показывает паспорт, просит запомнить его данные. У Владимира почти литературная фамилия, созвучная с фамилией одного Тургеневского персонажа. Говорит: прочитайте вслух фамилию и не забудьте! Чтобы и про него в журнале написали.
— И еще подумайте, куда я могу новые грамоты наклеить! – просит он.
А в центре зала обедают голоса столовой – руководитель казачьего ансамбля «Вольница» Владимир и бывшая участница Воронежского хора Миловского Надежда Есина. Отношения у них непростые, противоречивые.
— Мы готовим концерт на 23 февраля в корпусе журфака, — хорошо поставленным, приятным голосом сообщает Владимир.
— Ой, а я знаю, где это!
— Вы не представляете, как я рад, что вы знаете. Живут же люди, нам так не жить, — без тени улыбки сообщает Владимир, но не выдерживает, и смеется.
— Да ладно вам! Ну, надо же! – машет рукой Надежда. – Вот снова лишь бы обидеть. И вообще, вы думаете, я уже пообедала и вас тут жду? А вот нет. Я просто сижу, потому что от чая стало жарко, не могу на улицу идти.
Надежде Петровне есть что рассказать о себе. Прошла она через многое – поколение войны, работа в детском доме, учительская практика в деревне, где она потом и осталась, проработав в школе 48 лет.
— Я еще другую большую работу в жизни проделала, — сообщает Надежда Петровна. – На Дону у нас есть массовое захоронение Сибирской стрелковой 232 дивизии. Люди не знали, кто именно в братской могиле, все говорили: да сибиряки какие-то! Я начала узнавать, поднимать списки, восстанавливать информацию, связь установила с Подольским архивом. И мы постепенно восстанавливали имена погибших. С 70 годов на место захоронения стали приезжать родственники погибших. Меня потом и почетным знаком этой дивизии наградили. А еще я в хоре пела, к нам Массалитинов приезжал…
Владимир, услышав про хор, снова подтрунивает над Надеждой, она немного обижается, но не всерьез, в шутку.
— На подколах и держимся! – добродушно говорит Владимир и протягивает соседке хлеб. – На, отдаю. Хлеб отдаю, берите!
— О, хлеб, — восклицает Надежда и тут же прячет горбушку в карман. – Хлеб всему голова. Даже песня есть:
Ты запомни сынок,
Золотые слова,
Хлеб всему голова
Хлеб всему голова.
— А вы вообще знаете, как хлеб растет? – тут же иронизирует Владимир.
— Ну а почему же нет?
— А что, в колхозе работали?
Снова смеются, в шутку пререкаются. Говорят о предстоящих концертах, о песнях, прошлом. Вспоминают, мечтают, вздыхают.
— Жизнь у нас отобрала все самое хорошее: родителей, дом, семью, но зато у нас она не отняла талант, — с улыбкой говорит Надежда и смотрит на внезапно опустевший стул рядом с собой. — Смотрите, ушел. Поднос оставил. Думает, я за него носить буду. А я не буду. Я гордая!
А вот и другая компания. Около входа, за самым первым столом, сидят поэты — старушки слагают стихи, сочиняют загадки.
Я часть ведра,
О том ты знаешь
Невольно в нем меня найдешь
Но когда буквы переставишь
Тогда рекою назовешь.
— Угадывайте! – улыбается одна из бабушек. Перед ней всегда лежит толстая черная тетрадь, где записаны все ее стихи. Пишет она и о Воронеже, и о природе, и о любви. А кто сказал, что в 87 лет не может волновать любовь?
Другая посетительница столовой, белокурая Нина Ивановна, с тоской читает:
А какая я была
Лед ломала и плыла
А теперь какая стала
Меня старость довела.
Рассказывает, как узнала про столовую и стала ходить тайком от родственников и соседок. Подруги не одобряли – все следили, пойдет ли Нина Ивановна за бесплатным обедом или нет. Однажды о секретных походах узнал и сын:
— Приходит он и говорит: ты, что меня позоришь, есть, что ли, нечего? А я ему что могу сказать? Пока его дождешься, с голоду умрешь. У меня пенсия 11 тысяч, за квартиру плачу 5 тысяч. Я даже себе не могу булочек с молоком покупать. Уже и сладкого не ем. Только здесь беру.
Нина Ивановна первая, кто прямо рассказал мне о детях и непростых отношениях с ними. Остальные обитатели соцстоловой упоминали о семье как-то вскользь, не вдаваясь подробности. Да, говорят, внуки, дети есть. Приходят, навещают. Но как тут не догадаться – брошенные все-таки старики, обделенные. Как у Альбера Камю в «Постороннем»: «Последний год я почти и не навещал мать. Да и жаль было тратить на это воскресные дни, не говоря уж о том, что не хотелось бежать на автобусную остановку, стоять в очереди за билетом и трястись два часа в автобусе».
Когда смотришь на российских стариков, а потом почитаешь про европейские программы для пожилых граждан, тут же хочется пуститься в долгие разговоры об отсутствии необходимых социальных практик в нашей стране. Повозмущаться от души. Ну да, есть разные практики за рубежом. Например, нередко одиноких стариков прилепляют к ребятам из детских садов. Они не получают зарплату, но получают бонус к пенсии, и главное — они заняты. Играют с детьми, веселятся, имеют возможность заботиться. И это хорошо, и это правильно. Но не у нас. Дело не только в том, что вопрос включенности стариков в социальную жизнь не поднимается «наверху», дело еще в том, что сами наши старики уже не верят в возможность жить. Таков сложившийся менталитет. Порой они мечтают и хотят себя чем-то занять, но невозможность жить полной жизнью связана не только с отсутствием социальных программ или маленькой пенсией, как упоминалось выше. Старики с печалью говорят – мы отработанный материал. Что нам? Только свое доживать. Ужасно, но в России проще встретить старика, который стоически копит на похороны, чем старика, который копит на жизнь – на курсы, обучение, хобби. Скажи кому – не поверят.
Два часа – и обитатели расходятся, кто куда. В столовой уже практически пусто, и Надежда может отдохнуть. Чуть позже ей еще работать в прачечной, но выглядит она бодрой и ничуть не уставшей. Годы выдержки – тут уж в социальной столовой нужны хорошие нервы.
— Про всех я уже все знаю. Все судьбы как на ладони. Есть тут хорошие люди. Одинокие они очень. Были бы у них нормальные семьи, они бы сюда не ходили. Вот Надежда Петровна уже пятый год ходит каждый день и спрашивает, найдется ли тут для нее работа. Одного старичка мы как-то пристраивали, он у нас на гитаре играл. Но это раньше, когда обеды были по 20 рублей. Как бесплатно стало – народ еще пуще повалил, по 150 человек. Все галдят, его никто не слушает, ну его и сократили.
А в целом что сказать о людях… Тут у них свои страсти, просто сериальные. Женихов и невест находят себе. Еще целительница у нас тут есть, дипломированная, в Китае обучалась. Все время показывает, куда на какие точки надо нажимать, чтобы не болеть. Катя наша тоже своеобразная. Полжизни у рынка просидела, гаданиями занималась. Сейчас вот видите, болеет. Володя с мамой – тоже яркая пара. Все время они ругаются, потом в упор друг друга не замечают. Но мать все равно приходит каждый день – просто, хоть издали на него посмотреть. Все они для меня родные стали, хотя и порой невыносимо все это слушать. Но ничего. Они уже свои.
Уходя, старики снова и снова благодарят Надежду. Настоятельно грозят мне пальцем:
— Вы Надю только не обижайте, пишите хорошее! Мы на нее молимся.
А бабушка-поэтесса читает стихи, которые посвятила Надежде в День рождения:
Одеваться надо броско,
Всем в глаза пуская пыль
В жизни главное прическа
Общий вид и модный стиль.
Старушка читает задорно, ласково. А на прощание говорит мне тихим голосом – дребезжащим, нестройным из-за недавно перенесенного инсульта:
— А вы смогли бы в журнале стихи мои напечатать? Я давно уже пишу. Даже мечтала когда-то на литфак пойти или журфак. Меня и в «Юности» в свое время печатали, и в «Молодом коммунаре». Да вот от безумия на экономиста пошла. Я, знаете, в финансовом управлении работала, потом когда-то была директором страховой компании…
Старушка пускается в долгие воспоминания, сожалеет, что после инсульта петь уже не может, хотя в свое время так пела, так пела… Мимо проходит Татьяна – Татьяна с младенческими глазами.
— Пойду я на работу, — мягко улыбается она. — Звонили мне. Какие люди там образованные, хорошие. Они все подскажут. Правда же? А за каждого клиента мне сто рублей. Повезет мне…
Хотелось бы верить, Татьяна. Хотелось бы верить, что все вам все-таки повезет.
Справка ВК:
Социальная столовая была открыта в 2011 году по инициативе Гражданского собрания «Лидер». Первое время обеды стоили 20 рублей, теперь же поесть в столовой можно бесплатно. С 2014 года число посетителей, благодаря такому нововведению, выросло. Теперь на Кольцовской, 23 ежедневно обедают 150 человек – на 20 больше, чем в прошлом году. За все годы работы в столовой было выдано 110 тысяч горячих обедов. С 2014 года в здании столовой стали работать социальная парикмахерская и прачечная. Каждый день клиентами парикмахерской в среднем становятся 5 человек, и столько же посещают прачечную. Таким образом, за время работы заведения предоставили свои услуги для более 2,5 тысяч воронежцев.
Несколько раз в год в столовую на Кольцовской приходят представители общества инвалидов Ленинского района: здесь они могут отметить праздники в теплой, уютной атмосфере.
В 2015 году Гражданское собрание «Лидер» организовало в столовой на Кольцовской 2 праздничных мероприятия: ко Дню пожилых людей (были приглашены постоянные посетители столовой – около 30 человек) и Дню инвалидов (для участников общества инвалидов из Ленинского и Советского районов).
