В конце нынешнего лета все музыканты мира отметили особый праздник – это День Скрипки.
Витрина появилась в музее сравнительно недавно. Скрипку по имени Давид доставили в Сан-Франциско после смерти одного из величайших скрипачей ХХ века. Завещание его было, говорят, полной неожиданностью для музея – скрипка передавалась в собственность музея, и на ней разрешалось играть «достойным музыкантам».
Скрипка была выставлена в витрине специального стенда. Мастер Роланд Феллер, назначенный ухаживать за ней, вероятно, играл в одиночестве что-то для себя, но за 25 лет после смерти маэстро публике редко предоставлялась возможность услышать голос этого инструмента. За 25 лет всего 15 раз.
А ведь бесценная скрипка принадлежала величайшему скрипачу 20 века Яше Хейфецу, родившему 2 февраля 1901 года в Вильно, в семье скрипача-клезмера. Яша (по официальной метрике – Иосиф) Хейфец буквально с малых лет и до конца своей жизни привлекал внимание сначала европейского, а затем и мирового музыкального мира. В 3 года мальчик получил от отца в подарок маленькую скрипочку, а в 7 уже публично сыграл на ней концерт Мендельсона.
После домашних уроков старший Хейфец передаёт четырёхлетнего Яшу в руки одного из лучших скрипачей и педагогов города Ильи Малкина, преподававшего в Виленском музыкальном училище Русского музыкального общества. В 1908 году в рамках выставки «Искусство в жизни детей» на сцене нынешнего здания столичной Филармонии состоялся дебют юного гения. Сам Малкин был учеником и преданным последователем профессора Петербургской консерватории Леопольда Ауэра. Поэтому после скорого окончания Яшей Виленского музыкального училища в 1910 году Илья Давидович хлопочет о его переезде в Петербург.
Первые годы жизни в Петербурге были для девятилетнего музыканта отчаянно трудными. В столицу с ним выехал только отец, время от времени вынужденный оставлять мальчика совсем одного, когда надо было съездить в Вильно к оставшейся там части семьи – жене и двум дочерям. Запертому на это время в комнате Яше было строго велено прятаться в шкафу, когда кто-либо подходил к дверям. Жить в Петербурге постоянно родители Яши не могли из-за пресловутой «черты оседлости». И тогда Леопольд Ауэр нашёл нестандартный выход: он зачислил сорокалетнего Рувима Хейфеца в свой класс… студентом, на которого действие дискриминационного закона не распространялось.
Вскоре, когда вся семья, наконец, собралась в Петербурге, стало ясно, что усилия были приложены не зря. 17 апреля 1911 года состоялся дебют Хейфеца в Малом зале Петербургской консерватории. В середине мая он выступил в Павловском вокзале, затем последовали концерты в Одессе, Варшаве, Лодзи. В том же году вышла первая пластинка с записью игры десятилетнего артиста, где он исполнил пьесы Шуберта и Дворжака.
Профессор Ауэр поощрял выступления вундеркинда, считая, что ни серьёзные физические нагрузки, ни ранняя известность ему нисколько не повредят. По мнению педагога, Яша был уже вполне сформировавшимся артистом. «Вы знаете, – говорил Хейфец потом, – талант вундеркинда – это обычно болезнь с фатальным исходом. Я один из немногих счастливцев, кому удалось выжить. Моими преимуществами были великий учитель профессор Ауэр и семья, которая обладала инстинктом отличать хорошее от дурного…»
С 1913 году с нарастающим триумфом Яша Хейфец гастролирует по Европе, а год спустя года он впервые играет в Петербурге концерт Глазунова под управлением автора. Тогда же немецкая критика назвала Хейфеца «Ангелом скрипки». А когда однажды, перечисляя учеников на общей фотографии своего консерваторского класса, Леопольд Ауэр нечаянно пропустил имя Яши Хейфеца, в ответ на сделанное ему замечание профессор совершенно серьёзно ответил: «Он не мой ученик. Это ученик Бога».
В 1916 году услышавший в Норвегии игру Яши американский импресарио тут же подписывает с юным скрипачом контракт на выступления в следующем году в США.
27 октября 1917 года Хейфец с невероятным успехом дебютировал в Карнеги-холл. Критика отмечала, что «большая аудитория включала всех профессиональных скрипачей, находящихся в радиусе 200 миль», что искусство Хейфеца «переходит границы возможного», что это – «светящееся пророчество», что Хейфец – «настоящий гений», «концентрация высших скрипичных и музыкальных качеств», что его игра – «проникновенная красота». Действительно, главное качество, которое характеризует Хейфеца, – совершенство во всем. Совершенен был его неповторимый звук, необыкновенна была беглость самых трудных пассажей, проникновенна кантилена, захватывающая даже самые черствые сердца. Словом это был «Паганини 20 века». Хейфец стал «идолом американской публики».
Прекрасно адаптировавшись в Америке и даже имея дома в самых респектабельных местах Калифорнии – Беверли-Хиллз и Малибу, до конца своих дней Яша оставался, по сути, очень скромным человеком: охотно говорил по-русски, любил читать русские книги, русскоязычные газеты, предпочитал простую кухню своего детства – русскую и еврейскую. Как выходец из России он любил икру, куриные котлеты, селедку, суп и выпивку, но всегда знал, когда следует остановиться. Его ученица и близкий друг Айке Агус с улыбкой вспоминала, как нередко маэстро просил её приготовить для него что-нибудь вкусненькое по рецептам из старой тетрадки, записанным рукой его мамы. И как упорно добивался, чтобы ученица не только поняла, но и без запинки научилась произносить по-русски фразу: «Старость – не радость, небедность – не порок», делая упор на особый смысл, вставленной им самим частицы «не». Яша Хейфец был очень замкнутым человеком, не любил рассказывать о своей жизни. По словам близких ему людей, он обладал чувством юмора, ценил дружбу. Он не любил шумных компаний, не участвовал в вечеринках после концерта. Но любил пригласить близких ему людей в свой номер и угостить их приготовленным им самим цыплёнком. Он знал все рестораны в Париже, любил посещать магазины антиквариата. Это был человек, живший полной жизнью.
Хейфец умер 10-го декабря 1987-го года от инсульта. В своем завещании он просил: “…Никакой похоронной церемонии, никаких цветов (белых или иных), никаких речей и минимум расходов”. Он хотел, чтобы его кремировали и развеяли пепел над Тихим океаном, возле его дома в Малибу. Родные Хейфеца выполнили эти пожелания.
Когда-то Фриц Крейслер, в присутствии других выдающихся скрипачей услышав игру юного Хейфеца, воскликнул: «Что ж, господа, не пора ли нам сломать об колено наши скрипки?» А Давида Ойстраха однажды спросили: «Кто самый выдающийся скрипач в мире?», на что получили ответ: «Выдающихся много, но есть один Яша Хейфец!» Его называли «императором скрипки».
Однако, вернемся в музей Сан-Франциско. Этот инструмент – изделие легендарного мастера Джузеппе Гварнери (1698-1744), прозванного дель Джезу. Наряду со скрипками и альтами, созданными Антонио Страдивари, инструменты, вышедшие из мастерской Гварнери дельДжезу, – мечта (чаще всего несбыточная) любого музыканта.Скрипка получила имя Давид в середине XIX века, когда на ней играл концертмейстер Лейпцигского симфонического оркестра Фердинанд Давид. Знаменитый скрипичный концерт Феликса Мендельсона, написанный им для Давида, впервые был исполнен именно на этой скрипке. До Хейфеца скрипкой обладал Пабло Сарасате.Яша Хейфец, владевший также и скрипкой Страдивари, полагал Давида своим главным инструментом. Мастер Роланд Феллер сказал, что сохранилось несколько сотен инструментов, сделанных Страдивари, и всего 130, подписанных Гварнери дельДжезу. Все они – кроме двух – продолжают ежедневно звучать. Два инструмента, две скрипки работы Гварнери, выставлены в музеях: вот эта скрипка Хейфеца и скрипка Николо Паганини.
Однако, ситуация с некоторых пор изменилась. На музейных стендах останется только один Гварнери.
Директор Музея Харри Паркер и директор Сан-Францисского симфонического оркестра БрентАссинк подписали бумаги о передаче Давида оркестру. Условия таковы: ответственность за скрипку берет на себя оркестр, но скрипка передается не абстрактно музыкантам оркестра, а конкретно в руки концертмейстера Александра Баранчика. Только он один может играть на ней.
Скрипка появляется на своем музейном стенде по окончании сезона, когда музыканты отправляются отдыхать, а перед началом сезона ее вновь передают оркестру.
«В Ленинградской консерватории, – сказал Александр Баранчик, – один из моих классов был в той же самой комнате, в которой Леопольд Ауэр занимался с Хейфецем. На стене висели их портреты, и каждый раз, когда я играл, я смотрел на них… Я ничего тогда не знал об этой скрипке, но я знал и узнавал ее голос». А позже Баранчик снова комментирует: «Я до сих пор не могу поверить, играть на этой скрипке большая честь, огромное удовольствие и огромная ответственность… И – страх… Когда я нахожу какие-то ноты, которые звучат – на мой взгляд – по-хейфецевски. Дело не в том, будто я воображаю, что играю, как он, – никто так не играл и играть не будет. А вот интонация инструмента, которая знакома мне по записям – грандиозным записям… Некоторые ноты звучат особо, со своей неповторимой окраской…»
Мы говорим, что тот или иной музыкант владеет инструментом. Известный музыкант Иври Гитлис выразил простую и вместе с тем замечательную мысль, о том, что скрипач не владеет инструментом, а является лишь его попутчиком. Скрипка жила до него и будет жить после!..
Григорий Гезенцвей
1 комментарий
Спасибо, что так красиво с любовью о скрипке написали …!