Михаил — один из героев этой публикации — ехал в Силиконовую долину делать стартап. Он совсем не ожидал, что уже через месяц будет перебирать пальцами струны контрабаса, прислушиваясь к словам дирижёра Стэнфордского оркестра.
Оказалось, что только здесь перспективный математик, недавно окончивший Стэнфорд, может позволить себе хобби — например, быть виртуозным пианистом. Миша же, примерив на себя концертный костюм и бабочку, вместе с этим примерил и роль заграничного музыканта.
Приключения русского контрабасиста в Cиликоновой долине
Уезжая на трёхмесячный проект в США, айтишник Михаил взял академический отпуск в музыкальном колледже имени Ростроповичей. Контрабас был одним из его последних увлечений, которое, впрочем, всё больше затягивало в последнее время. Чтобы не терять сноровки, он через интернет занялся поиском преподавателя по контрабасу, у которого бы мог временно брать частные уроки. Так он познакомился с Брюсом.
Брюс Мойер, помимо частных уроков, преподавал в двух университетах — Стэнфордском и штата Калифорния в Сан-Хосе. Почти сразу он предложил Мише приходить на репетиции и играть в оркестре. Уже через несколько дней Михаил, опаздывая на концерт, мчался по Силиконовой долине на корпоративном кабриолете, чуть придерживая рукой не помещающийся в автомобиль контрабас.
По ощущениям Стэнфордский оркестр оказался обычным симфоническим. Однако многие музыканты здесь считали это занятие скорее своим хобби: они не были одержимы музыкой и с одинаковым равнодушием могли как сыграть вариации, так и съесть стейк. Впрочем, делая это профессионально. На приличном уровне они играли немало технически сложных произведений, а особенно стэнфордские математики любили современную и околонаучную музыку. Нередко оркестр играл фортепианный концерт Грига, где солировал робот (специально разработанная перфокарта).
Миша никак не мог привыкнуть к их лёгкому и не всегда серьёзному отношению ко всему, чем они занимались. Его сильно покоробило, когда мужики за соседним пультом, только закончив играть очередной отрывок сложного произведения, тут же переключились на обсуждение баллов для скидок на авиабилеты.
Эта аутентичная история мгновенно порождает воспоминание из «Репетиции оркестра» Феллини. Помните этот контраст их экзальтированного разговора, который постепенно перерастает из пафоса и проникновенности в вопль обезумивших музыкантов-бунтарей?..
Почувствовать разницу
Если посмотреть на ситуацию с другого ракурса — не глазами оркестранта, а с позиции дирижёрского пульта,— то будет уместно упомянуть одного из лучших дирижёров современности Владимира Спивакова. Сейчас он руководит знаменитым камерным оркестром «Виртуозы Москвы», а некогда работал со всемирно известным Чикагским симфоническим оркестром — потому имеет возможность сравнивать. В одной из бесед с музыковедом Соломоном Волковым он примерно так обозначил разницу между русскими и американскими оркестрами:
— Русские артисты оставляют свою кровь на сцене < …> в отличие от многих западных, для которых сцена — это только часть работы. Я не очень люблю с чужими оркестрами работать, особенно в Америке. Они, конечно, играют кристально чисто. Я даже однажды не выдержал, спросил: «Как вы так чисто играете, интонационно точно, выверенно, баланс прекрасный?» Мне удивленно отвечают: «Так мы же профессионалы». Но в среде американских музыкантов не принято оставлять слишком много эмоций на сцене, выкладываться перед аудиторией. Они считают, что профессионализма вполне достаточно. В этом колоссальная разница между американскими и русскими оркестрами.
Скорее всего, эта разница обусловлена не только менталитетом людей (в нашем случае — музыкантов), но и постепенно формируется в процессе обучения. А оно, как известно, исторически складывалось по-разному.
Теоретик музыки Екатерина Прокопьева (ВГАИ) объясняет это так:
— В Германии, где появились первые консерватории как непосредственные профессиональные учебные заведения, была конкретная цель — подготовка музыкантов к работе в оркестре. Одно из первых таких учебных заведений создал в Лейпциге Феликс Мендельсон. Там были в основном предметы, связанные с исполнительским мастерством музыканта,— ансамблевый класс, оркестровый, специальный. Что же касается гуманитарных предметов — истории, философии и теоретически связанных с музыкой,— то все они, главным образом, изучались в университетах. Между гуманитарными, историко-теоретическими и ремесленными предметами всегда существовал разрыв. Существует он и до сих пор. Человек, который берёт уроки, заинтересован платить только за то, что улучшит его конкретные навыки, что позволит ему потом зарабатывать. Никто не будет платить за пространные и глубинные исторические и теоретические курсы. К тому же, там существует возможность выбора. Ученики сами выбирают те предметы, курсы, которые им будут более интересны.
Уроки американца Брюса с Мишей всегда проходили плодотворно. На каждом занятии у Брюса была конкретная цель — научить вибрации на ставке, заставить пальцы не сгибаться. И он систематично добивался результата, а достигнув прогресса, переходил к следующей Мишиной проблеме с техникой.
В России всё иначе. Хотя бы потому, что здесь не смотрят на преподавание с точки зрения бизнеса, да и чиновники успели внести свою лепту. Достаточно вспомнить слова бывшего министра образования Андрея Фурсенко: «Нам не нужны творцы, нам нужны потребители».
А есть ли смысл сравнивать две образовательные стратегии, у которых изначально разные цели, обусловленные самим обществом? Капитализм в США, к которому мы ещё не до конца привыкли, диктует свои условия. Платное образование, частные уроки в штатах заставляет сжимать его суть до оттачивания определенных навыков.
Екатерина Прокопьева про российское образование:
— Все российские музыкальные вузы построены по образцу первых двух консерваторий. Когда братья Рубинштейны приехали в Россию, они столкнулись с тем, что не было учебных заведений, куда было бы прилично идти людям высших сословий. В то время уже существовали Московский университет и Академия художеств. В итоге поступили хитрым образом — соединили специальный курс Лейпциговской консерватории с частью курса Московского университета и Академии художеств. Получилось уникальное образование: в дипломе значилось звание свободного художника. И до сих пор наше образование ориентировано на формирование свободного художника, некой творческой личности. Иначе нельзя объяснить такое обилие гуманитарных предметов в вузах.
Несмотря на недостаток времени для занятий специальностью, в такой системе есть свои положительные стороны. При подобном гуманитарном образовании существует огромное количество сфер приложения: музыкант может быть исполнителем, критиком, менеджером, преподавателем. У людей нет ограничений, если они сами их себе не создадут.
Впереди планеты всей
Преподаватель ВГАИ, Воронежского музыкального колледжа имени Ростроповичей и Воронежского музыкального колледжа Татьяна Тумаева имела возможность сравнить обучение детей в российских музыкальных школах и в одной из английских школ. Её дочь, ныне успешная виолончелистка Светлана Мочалова, с 13 лет училась в Purcell-School of Music в Лондоне. Сейчас она живёт в Манчестере, ведёт концертную деятельность и преподаёт. Татьяна Тумаева уверена, что лучшее начальное музыкальное образование дети могут получить только в России. В этом мы впереди планеты всей. Достаточно вспомнить такое уникальное явление, как спецшколы-десятилетки, где детей профессионально обучают музыке уже с 4–5 лет. У нас существует некая преемственность: музыкальная школа — колледж — консерватория.
У США и Европы с этим проблема — недоразвитое начальное и среднее образование. А почти все лучшие преподаватели там русские эмигранты. Можно свободно выбирать себе подходящие предметы, но их количество ограничено, а сроки на изучение сжаты. В западной системе в целом образование всегда стремилось к узкоспециализированному направлению. И ещё одна существенная преграда появляется в процессе обучения — то, что к детям там не принято прикасаться. А любой преподаватель подтвердит, что тактильный контакт с ребёнком крайне важен, особенно когда нужно добиться правильной постановки рук и всего тела.
Нужно сказать ещё вот о какой тенденции: окончив Московскую консерваторию или Академию имени Гнесиных, многие студенты стремятся уехать за границу. Как показывает практика, обычно в двух случаях. Одни едут исправлять пробелы в технике. После окончания консерватории все студенты, как правило, уже знают собственные профессиональные недостатки, которые прежде всего возникают в технике. А исправляют их лучше всего за рубежом. Во втором случае едут за работой — играть в оркестрах, которых в России не так много, как, например, в Германии или США.
Музыкальный альтруизм
Пианист из Лас-Вегаса Корбин Бейшнер приехал учиться в магистратуру Музыкальной Академии Ференца Листа и рассказал, почему не хочет работать в США.
С Корбином я познакомилась в Будапеште на одном из концертов Венгерского симфонического оркестра. Четыре года он учился в Коннектикуте в The Hartt School of Music, потом пробовал преподавать, но в итоге решил уехать в Европу, столкнувшись со странным отношением американцев к профессии музыканта. Для многих это не больше, чем увлечение: им одинаково приятно что поиграть в футбол, что размять пальцы на клавишах. Поэтому с преподаванием Корбин быстро закончил.
Несомненно, оркестров в США значительно больше, однако качественно они уступают главным оркестрам Германии, Англии, Франции. Это тоже в большей степени подтолкнуло Корбина сменить американские декорации на Европу. Позже он признался, что был бы не прочь получить музыкальное образование в России. Кстати, его первой учительницей по фортепиано была русская эмигрантка. Корбину нравился её педагогический стиль, и его совсем не смущало, что она била по пальцам и исправляла плечи, чего никогда не станет делать американский преподаватель. Он даже вспомнил забавный случай из детства:
— У подруги моей преподавательницы, тоже русской пианистки, был свой метод работы с детьми. Она надевала сапоги с высоким каблуком и пинала им ученика в те моменты, когда он играл особенно скверно.
Я упоминаю что-то про ювенальную юстицию в США, Корбин, перебивая меня, начинает возмущаться:
— Это глупо! Для музыканта важны телесные ощущения. Здесь невозможно чему-то научить ребенка, указывая палочкой.
Мы разговаривали в русском ресторанчике «Доктор Живаго». Мой новый американский приятель, наливая сливки в чай, задумчиво произнёс:
— Да, русские умеют чувствовать музыку. Уметь чувствовать музыку — это замечательно. Но я не люблю излишних эмоций на сцене. Это как со сливками. Можно добавить их везде — и это будет красиво, но не всегда вкусно.
— Некоторым людям нравится зрелищность, — неуверенно возражаю я.
— К сожалению, люди постепенно перестают воспринимать академическую музыку всерьёз, особенно когда на улицах звучат известные мелодии из сочинений Моцарта и Гайдна.
* * *
Мне тогда вспомнился один случай, произошедший со мной в электричке. Мы с подругой и её виолончелью решили ехать на дачу. На одной из станций к нам подсела любопытная соседка лет сорока с выгоревшими, когда-то имевшими каштановый цвет, волосами. Всё лето она явно провела на огороде — кожа была очень смуглой, даже в морщинках пропечатались коричневые следы. Сначала она аккуратно уточнила, что за инструмент, а получив ответ, кажется, немного разочаровалась: «Ну, это же не баян или пианино, с ней где зря не поиграешь».
Затем были вопросы уже общего характера: где учимся, сколько ещё осталось и нравится ли нам вообще это дело. Удовлетворенная ответами, наша соседка перешла к советам:
«В детском саду будете работать? Или в оркестре? Ну, это тогда умным надо быть, чтобы в оркестре играть. Это вам уже сейчас надо с дирижёрами начинать дружить. Вот в Москве больше возможностей. У Вадика Пельша в «Угадай мелодию» есть оркестр, в телепередаче «Один в один» есть оркестр. Туда вам и надо».
* * *
Прощаясь, Корбин сказал, что хочет стать композитором и найти свой стиль. Может, это будет синкретизм джаза и академической музыки, всегда находившихся в некоторой оппозиции. Пока будет заниматься творчеством, придётся где-нибудь подрабатывать. В Будапеште студентам дают возможность практиковаться, а потом работать в оркестрах.
«Музыка музыкой, а ходить в чём-то нужно, хотя не это главное», — смеётся Корбин. Помните эпизод в романе Виктора Пелевина «Generation «П», где Ханин предлагает работу Татарскому:
— Пойдёшь ко мне в штат?
— Кем?
— Криэйтором.
— Это творцом?– переспросил Татарский.— Если перевести.
— Творцы нам тут < …> не нужны,— сказал Ханин.— Криэйтором, Вава, криэйтором.
То же самое в музыке. Выбирая её, человек выбирает определённый путь. Путь служения. И он отдельно не оплачивается. Поэтому в какой бы стране не учился музыкант, он должен быть готов к тому, что выбранная им профессия не станет прибыльной. И пока совсем не затянуло, лучше подыскать что-то другое. А музыка — она такая.
Автор — Дарья Бойченко
1 комментарий
Спасибо, так интересно о контрабасе…