Случайности не случайны. Эта мысль вращается в моей голове подобно деревянной щепочке, упорно выплывающей на поверхность воды в круговороте проливного дождя. Она настойчива, но не навязчива и периодически получает очередное подкрепление в перипетиях абсурдного мира.
Опаздывая на встречу, я почти пробежала мимо решетчатых ворот со скромной вывеской на потрескавшейся стене, но в последний момент зацепилась взглядом за изображение креста, и свернула в скромный дворик. Поднимаясь на небольшой холм, увидела строения достаточно аскетичного, почти монашеского типа: только фасад храма был нарядным и в древнерусском стиле. Потом внимательно осмотрев здание со всех сторон, я убедилась, что фасад был пристроен гораздо позже и совершенно в другой манере, однако эта эклектика произвела на меня совершенно гармоничное впечатление. Самое главное, Париж внезапно куда-то исчез и появилось ощущение перемещения во времени и пространстве.
Впрочем, на резной скамейке перед фасадом церкви я увидела двух немолодых французов, мирно переговаривавшихся на темы, далекие от Православия. Они вернули меня к реальности, охотно рассказав, что в храме русский «ле поп» служит мессу, и действие это интересно, красиво и экзотично, а они сюда приходят часто, потому что здесь «легко и спокойно». Позже, покружив по ближайшим улицам, я отметила для себя, что эти парижане-атеисты или католики приходят на Сергиево Подворье вместо того, чтобы пойти, например, в красивый и цветущий парк, расположенный совсем рядом.
Внутри храм оказался каким-то средневеково-русским и уютным – мне подумалось, что подобное душевное состояние я испытывала в небольших церквях Ярославля, а еще в Никольском храме нашего Воронежа. Здесь, на островке Православия в Париже, не было ощущения грандиозности, значительности, величия и даже помпезности, свойственных почти всем христианским большим соборам; строгая камерность, тихое спокойствие, обстановка, где все «свои» и при этом держатся с поистине аристократическим достоинством.
Служба шла на церковнославянском языке, хотя и были моменты французских «вкраплений», впечатление русскости усиливал прекрасный, профессионально выстроенный мужской хор. Вдоль стен храма стояли, строго выпрямившись, несколько прихожанок почтенного возраста, и было видно, что это – русские, хотя в целом прихожане были разные, даже один темнокожий мужчина сосредоточенно смотрел перед собой, шевеля губами.
В общем, к батюшке я подошла после окончания службы, находясь под большим впечатлением от увиденного. Сняв с себя рясу и сев за руль своей совсем не маленькой машины (а как иначе, у отца Владислава большая семья), русский парижанин поведал немало интересного из истории Русского Православного Богословского института и храма Сергиевского Подворья.
Вот ведь как удивительно плетутся кружева истории! Сегодня, говоря о русском мире, многие на Западе даже не желают признавать факта его существования, обзывая Россию «бензоколонкой, маскирующейся под страну». А русский мир терпеливо пробивается сквозь глобализированную одинаковость и потребительскую психологию «цивилизованных» масс, прорастает удивительными соцветьями, сохраняя свое единство и нравственную высоту даже в дальнем зарубежье.
Митрополит Евлогий, выкупивший в 1925 году прошлого века здание бывшей немецкой лютеранской церкви, хотел сохранить русскость в рядах нашей эмиграции, а православная церковь тогда эту русскость и воплощала. Священник не имел средств для покупки, очень волновался, однако сумму на торгах озвучил немалую, и деньги нашлись в день приобретения участка, 18 июля, в праздник обретения честных мощей Сергия Радонежского.
Митрополит, по свидетельствам очевидцев, всегда подчеркивал, что «свет Сергия Радонежского в Париже разгорелся тогда, когда в России потухли свечи перед ракой святого Преподобного Сергия в Троицком храме». Вспомним роль отца Сергия в становлении государственности древней Руси, его благословление Дмитрия Донского на битву с Мамаем, ставшую легендарно известной как Куликовская.
Еще отец Евлогий искренне надеялся, что все его семинаристы и прихожане когда-нибудь вернутся домой – в Святую Русь, и почти все русские эмигранты в это верили, упорно не признавая факта эмиграции и инкультурации.
Большинство из них, впрочем, были европейцами в самом лучшем смысле этого слова: они свободно владели несколькими языками, знали мировую историю, литературу и философию, а классиков изучали и цитировали только в подлинниках. На Сергиевском Подворье жили и преподавали великие умы русского зарубежья: Зеньковский, Вышеславцев, отцы Георгий Федотов, Георгий Флоровский и Киприан (Керн).
Интересным и, наверное, тоже не случайным является тот факт, что еще в середине XIX века немецкий пастор Фридрих фон Бодельшвинг, лютеранин, купил эту землю и построил храм – лютеранскую кирху, проповедуя пошатнувшееся тогда христианство, а через 15 лет уже в Германии он продолжил борьбу с дехристианизацией европейского населения. Мне видится в этом определенная преемственность: на территории Сергиева Подворья начиналась борьба за сохранение христианских ценностей, а сегодня здесь сохраняется и оберегается свет русского зарубежного Православия. Место поистине фантастическое.
Через два месяца меня встретил уже июльский Париж – осоловевший от жары, подернутый призрачным маревом. Вечером было празднование дня взятия Бастилии – традиционно роскошный салют над Эйфелевой башней, в этом году сопровождавшийся исключительно классической музыкой и Марсельезой. Ну что ж, времена меняются, ведь еще четыре года назад фейерверк происходил под арабские и африканские ритмы, перемешанные с французским шансоном. Видимо, пробуждение национального самосознания проникло и в умы организаторов этого празднества.
Впрочем, через несколько дней французские арабы устроили активные потасовки с местными евреями, выражая таким образом свою солидарность палестинским братьям и не смущаясь присутствием полиции; а цыганские семьи, с явным укором смотря на прохожих, демонстративно расстилали каждый вечер матрасы по углам площади Республики и выставляли вперед пластиковые стаканчики, требуя компенсации от благополучных французов. Очевидно, что глобализация и демократизация принесли свои плоды: национальные «меньшинства» все активнее стали выбиваться из общей цивилизованной массы, требуя «хлеба и зрелищ», но главное – лучшего места под французским солнцем.
В этот раз перед посещением Сергиева Подворья я зашла в еще одно, на мой взгляд, сакральное место Парижа – часовню Сент-Шапель. Конечно, эта миниатюрная часовня-реликварий чудо как хороша: зайдя в нее, ощущаешь себя попавшим внутрь драгоценного камня – так ярки и фантастичны переливы солнечных лучей, преломляющихся в цветных стеклах готических витражей. Но ощущения божественного света у меня не возникло. Кстати, Капелла была задумана Людовиком Святым как место хранения священных реликвий, вывезенных в свое время крестоносцами из разграбленного Константинополя. Может, если бы я не знала о способе приобретения этих реликвий, то и чувствовала бы себя по-другому?
А на горку святого Сергия я попала в день Преподобного Сергия 18 июля, когда в 1925 году и было куплено это подворье. Служил архимандрит Иов, читая проповедь на певучем дореволюционном русском языке и призывая к единению и добру. Он молился за всех православных: и за русских, и за украинцев, и за сербов… И снова я почувствовала себя частью русского мира, где все в поиске правды, и все – едины.
Однако на этом «случайности» не заканчиваются. Подворье расположено на улице Крымской, названной так в честь успехов в Крымской войне. Тогда французы вместе с англичанами выступили против русских и добились значительных результатов. А потом, спустя 75 лет, на rue de Crimee был создан Православный Русский институт и основан храм Преподобного Сергия: русский мир не упустил удачного мгновения и совпадения счастливых обстоятельств. Или это был промысел Божий?
Светлана Симонова
