Сравнительно недавно в Воронеже (как и во всей стране) успеха в прокате добились «Нимфоманка» фон Триера и «Сталинград» Бондарчука. Современное кино в основе своей стремится к зрелищности, ему нужны большие залы. Оно безнадежно увязано с кассовыми сборами, а потому страдает разными недугами: от зримо декларируемой примитивности содержания до судорожного желания завоевать молодежную аудиторию, ставшую основным потребителем выходящего на экран продукта. На этом великом коммерческом пути можно обнаружить странные сближения артхауса и мейнстрима, которые начинают говорить на одном языке.
Я спросил у ясеня…
Отшумели по поводу «Нимфоманки» Ларса фон Триера. Про то, как сильно, смело, вызывающе, про «новые горизонты» и «новые смыслы». Там история, собственно, не про женщину-нимфоманку, а про лопоухого и одинокого европейского пенсионера, который однажды вечером подобрал на улице избитую женщину и привел к себе. Это трагедия пожилого девственного интеллигента, прочитавшего всю Википедию и пострадавшего из-за своих обширных компьютерных знаний, превратившихся в бесполезный хлам. Всю эту псевдогорестную историю женщины по имени Джо он пытался объяснить с помощью высшей сексуальной математики, числами Фибоначчи, Эйнштейном, Фрейдом, хоральной прелюдией Баха из фильма Тарковского «Солярис» и даже иконой Андрея Рублева…
И вот тут начинаешь понимать, что Ларс наш фон Триер хоральную прелюдию Баха и икону Андрея Рублева использует не потому, что просто их знает как культурный багаж и достояние, а потому, что узнал про них из фильмов Тарковского, и снова, как в фильме «Антихрист», признается в любви к русскому режиссеру. Ознакомившись с дневником Андрея Тарковского («Мартиролог»), можно себе только представить, как он отнесся бы к такому цитированию, имея в виду контекст, уж если Андрея Кончаловского, с которым вместе работал, назвал «подонком». Так бывает: мы хотим кому-то признаться в любви, не подозревая, что наша любовь может быть оскорбительна. Тем же целям служит еще одна цитата фон Триера – на этот раз из собственного «Антихриста», провокация ожидания того, что будет дальше с ребенком на окне в ключевой сцене, что в этом случае – признание в любви к самому себе.
А вот отец у главной героини, он все деревья любил – больше людей, разумеется, потому как кто же нынче людей любит? Это кем же надо быть?! И самое любимое дерево у него было – ясень. Им он буквально все в жизни поверял, так что даже хотелось спросить: где твоя любимая?
Никакой любимой в четырехчасовом двухчастном проекте фон Триера мы не находим. Вместо этого наблюдаем, как рождается новая форма воздействия на зрителя – тяжеловесный артхаусный аттракцион, выходящий на столбовую дорогу мейнстрима, где высокое смешивается с низким. Сюда вписываются первое эротическое переживание, первый оргазм, левитация, сексуальный марафон в поезде, устроенный героиней вместе с подружкой на спор из-за пакетика леденцов, садомазохизм, криминал и даже мастер-класс правильной парковки автомобиля в трудном месте. И вот только тогда, когда в этом аттракционе появляется Ума Турман в роли обманутой жены, и начинается фильм, который после ее исчезновения и заканчивается.
Ларс фон Триер из драмы легко делает анекдот, а из анекдота драму. Все вместе должно обязательно эпатировать зрителя, заставлять его не скучать. Это нерв артхауса, его кредо. И тут уместно будет обратиться к самому понятию «артхаус», которое в российской терминологии справедливо суживается до обозначения странного кино не для всех. Его ни в коем случае нельзя путать с авторским кино – возьмите хотя бы того же Тарковского или Бергмана, в фильмах которых нет ничего случайного, действие подчиняется внутренней логике происходящих событий, ничто не выпадает из ряда и любой элемент конструкции не может быть произвольно заменен. Это всегда цельное произведение, а не набор сцен на тему.
Однако Ларсу фон Триеру становится тесно в рамках артхауса, и скандальностью он вырывается к массовому зрителю, ничего решительно нового не сообщая. Все это уже было прежде в той или иной степени откровенности. Достаточно вспомнить хотя бы творчество Фассбиндера или Джармена, Пазолини или Нагисы Осимы. На долю Ларса в лучшем случае выпадает честь стать гениальным заднепроходцем, с большого экрана читающим длинную лекцию о том, что запретный плод сладок. Просто времена изменились, расширились самые необозримые горизонты, все стало открыто и доступно, возможно и объяснимо, все принимается.
Для большинства посмотревших «Нимфоманку» как-то незамеченным прошел фокус, который устроил им в финале Ларс фон Триер: когда в сцене унижения главной героини на ее месте вдруг оказывается сам зритель, получающий мощную грязную струю прямо в лицо. Завороженный длительным аттракционом насмешника-режиссера, он это совершенно пропускает! Вроде как существует еще более откровенная, непрокатная версия «Нимфоманки», на этот раз пятичасовая. Я полагаю, что там уж точно должна присутствовать дефекация, потому как если уж ты взялся за это дело, то останавливаться нельзя, надо идти дальше – разрушать стереотипы, размывать границы, расширять горизонты, опять же открывать «новые смыслы». Этого требует взгляд честного и бескомпромиссного художника, чуткого и требовательного к тому же. Какой же ты художник, если не можешь быть честным перед самим собой?
Они сражались за Индию
Вот Федор Бондарчук – художник. Кто только не ругал его «Сталинград»! И все там не соответствует истории, и плевок в душу ветеранов, и надругательство над памятью о погибших защитниках, и много чего еще…
Многие смотрели фильм не очень внимательно. В самом начале мы видим печально известную японскую атомную станцию Фукусима, российского спасателя, немку под завалами… Вот пока эта немка там лежит и ее спасают весь фильм, ей и снится вся эта история про Сталинград: про немцев, затеявших поход в Индию, про немецкого офицера, нашедшего русскую любовь, про русских, воюющих не по правилам, про разрушенный дом и Катю с пятью отцами. Это ее бред на грани жизни и смерти, спасительное волшебное видение. Она ведь современный человек, и потому снится ей модернизированная версия тех далеких событий, о которых она что-то слышала. Бондарчук тоже современный человек, к тому же, профессионал, вот он и проецирует хаос ее сознания на экран с помощью 3D-технологий. Таким образом, никакого онтологического противоречия нет – есть мировоззренческие расхождения. Федор Бондарчук все же снимает свое кино для молодежной аудитории, и потому одно дело, когда подросток, либо обладающий клиповым сознанием, либо воспитанный на продуктах клиповой индустрии, смотрит, как между влюбленными пролетает снаряд, и совершенно другое дело, когда эту же сцену видит ветеран-участник.
Пушкин высказывался в том смысле, что мы вправе оценивать произведение искусства по тем законам, которые художник сам для себя установил, по тем задачам, которые он перед собой ставил. Бондарчук – романтик, я бы даже сказал, 3D-романтик, снимающий аттракцион, фоном которому служат события недавнего прошлого, к которым он относится как к греческой истории, воспроизведенной в таких голливудских проектах, как «Троя» или «300 спартанцев». Нельзя же, в самом деле, серьезно относиться к тому, что (по Федору Бондарчуку) немецкая армия просто направлялась в Индию, а упрямые русские, засев в Сталинграде, почему-то их туда не пускали. В фильме есть одна примечательная сцена, все объясняющая и ставящая на место, – это момент, когда советский боец с девушкой удобно устраиваются в кресле в полуразрушенном доме напротив зияющего проема вместо окна, чтобы полюбоваться закатом, а там, в живописном небе, сражаются и гибнут самолеты наших и немцев. И так это красиво выходит… Любоваться закатом в Сталинграде 1942 года дорогого стоит – это не каждый себе может позволить.
***
В современном кино мы отчетливо наблюдаем две тенденции, два аттракциона по сути – один псевдоинтеллектуальный и обязательно сниженный (современный артхаус как искусство необязательного, набора случайного, как отрицание прежнего авторского кино) и знакомый зрелищный аттракцион, он же блокбастер, на новом этапе развития со всеми возможными техническими новшествами. Оба режиссера в данном случае апологеты одно и того же явления – аттракциона, зрелища с обязательным привкусом скандала. Артхаус и дальше будет безо всяких объяснений сползать в сторону необязательности и приблизительности, а блокбастер основательно разместится на американских (они же русские) горках, чтобы уже окончательно оформиться компьютерной игрой.
Виктор Никитин
