Сейчас как-то принято направлять любой разговор о нашем отношении к прошлому в русло культурно-исторического наследия, которое, мол, мы получили, но не сумели сберечь. Даже люди, чуждые эстетическому треволнению по поводу «великой памяти» старожила, испытывают если не угрызения совести, то стыд – самое вероятное.
А старожил тем временем безвольно уступает место новым купеческим поколениям, которые самонадеянно пожелали устроиться на пустом месте без прошлого и недрогнувшей рукой смели до основания то, что годами радовало глаз. И глубина нашего стыда измеряется, на сей раз, уже не количеством выплаканных слез или гневных восклицаний, а выбивается в приличную копейку «за ремонт, реставрацию и прочие отделочные работы по благоустройству». Так прошлое предъявляет счет.
Вообще, тема неоплаченных счетов и долговых расписок – типичная для всего человечества, правда, уже набившая оскомину, но не теряющая своего значения и сегодня. Для русского человека исторические задолженности требуют не платы, а чего-то более душевного, близкого, родного – искупления. Многим покажется странным: а что искупать-то? какая вина? и где? и если есть, то в чем лично моя? Несмотря на достаточное количество частных вопросов, ответ будет крайне обобщенным: мы платим за духовно искривленный рост, за никому не нужную память, за пустое место, которое так тщательно скрываем общим комфортом и обычностью многоэтажных бетонных стен.
Сохранение памяти – бережное и кропотливое – дело важное. Реставрация разрушенного и полуразрушенного – тоже. Ведь памятники архитектуры и истории – пусть заклейменные печатью равнодушия и запустенья, либо уже миновавшие эти стадии и ушедшие в историческое небытие – единственные свидетели времени. И мы, обращаясь к их памяти, взываем к нашему прошлому. Усугубляя минорный лад и без того печального обвинения в ненужности, увечные творения, как назло, запросто могут вызвать у проходящего зеваки ретро-образы «доброй старины».
Если отречься от обрусевших на воронежской земле Сакко-Ванцетти и вернуться в лоно исконно русской Большой Девической, то, проходя мимо парочки давящих новостроек, можно без труда уткнуться в угол ампира XIX века. Дом кантонистов, построенный в 1810-е годы, то ли от юношеской муштры славного периода военных побед тогда еще Российской Империи, то ли от алеющих железных лет XX века, еще держит стойку оловянного солдатика. Несмотря на 200-летнюю историю и угнетающее соседство его древних стен с монолитной современной многоэтажкой.
Но непотопляемость «девичковского старожила», украшавшего своими имперскими формами уездный Воронеж, постепенно становится иллюзорной: дом начинается с парадной и сосредотачивается у порога, прокладывая путь в самую свою суть. И если докопаться до сути кантонистского пристанища, то станет понятно, что сердце здания, еще в годы начала строительства коммунизма мощно гонявшего кровь с этажа на этаж, давно перестало биться.
Отчего так? Какова первопричина реставрационного смертельного промедления? Вероятнее всего, следует указать на маломощность общего ведения реставрационных работ. Нет, конечно, лично по-человечески все – «за!», и культуру массам прививать надо – здесь никто не спорит. Но не отвлекаться же сейчас на блажные нужды человеческого взгляда, который требует ласки и красоты попеременно! И вряд ли корень проблемы в материальном. Ведь город строится, приобретает черты мегаполиса, здания давят друг друга, а то, что было построено в нашу эру, конечно, вытеснит то, что построено до нее.
Посоперничать с нынешними «бетонными акулами» вполне может готовый к реставрации замок принцессы Ольденбургской – воронежское богатство федерального значение, достойное славы французского Малого Трианона. Заглавный бриллиант в короне? А почему бы и нет… Все-таки замок созидали, а не строили. И причина победы его треснувших кирпичей – в схватке за право выстоять в споре с вечностью – совсем не в особенностях кладки и прочном фундаменте. У созидания есть две категории – новое и вечное. У строительства – новостройка и «под снос». И где-то между ними сжимается память, транслирующая период между «до нашей эры» и «нашей эры». И если желание строить агрессивно прижимает к стенке желание быть вне времени, то возникает пустота. Где нет ни памяти, ни творчества, ни человека, а созидательное право на то, «чтобы помнили», нивелируется в античный абсурд бестолкового геройства. Так бездумная застройка, удовлетворяющая нуждам личного комфорта, оказывается воздушным замком для силы времени.
Наше отношение к тому, что стоило бы сберечь, очень походит на принцип работы часовой стрелки: тотальная бесхозяйственность неумолимо делает свое дело, а нам недосуг остановить время хоть на мгновенье.И по прогнившей лестнице уже с большим трудом удается добраться до второго этажа, и несчастное пианино больше не играет, а молодые деревца, невинно растущие из щелей и прячущие некогда блестящий фасад, пугают своей разрушительной силой. И та самая офицерская выправка выглядит совершенно неуместной в баррикадах мусора. Дом унтер-офицера Дорохина, наверное, одна из самых знаменитых бесхозных одряхлевших прелестей современного Воронежа. «Ветхое жилье» – его окончательный диагноз, вследствие приобретенной болезни, вызванной невниманием. И причина «ветхости» здесь близка к мыслям булгаковского профессора Преображенского: «разруха не в клозетах, а в головах!» Но, слава Богу, у дома нашлись свои защитники, оказывается, их много – тех, кто костьми ляжет, но не даст бульдозеру похоронить красные стены офицерской усадьбы.
Вообще явление «культурной силовой структуры» замечательно современное: тот или иной человек неожиданно превращается в главного поборника и заступника нашей старины и в своем рвении становится положительно неукротим. Но что заставляет его хлопотать, обивать пороги, писать письма, бранить строителей и очень раздражать даже самим своим присутствием любое «начальство»? Отчего ему уже непереносимо обывательское равнодушие жителей родного маленького городка? Почему он не боится показаться смешным (даже, может быть, слегка выжившим из ума) в своих заботах не о хлебе насущном и «золотом тельце», а о таких, незначительных, казалось бы, вещах, как покосившаяся дверь или обветшалые стены, скажем, дома Мартынова? Или почему его заботит непонятное использование бывшего казенного винного склада? Тот самый стыд? Или все-таки памятники, несмотря на время, остаются нашей глобальной памятью? Они глядят нам в глаза кое-как заколоченными окнами, кивают ободранными крышами, встречают вывороченным нутром – и как нищие калеки, взывают они к нашему милосердию.
Больше повезло архитектурным памятникам, расположенным на нашей главной артерии – проспекте Революции, или, с исторической поправкой, на Большой Дворянской. Обласканные взглядами коренных воронежцев и гостей города, стоят они подкрашенные, чистые и щегольски прилизанные. И удивлению здесь отнюдь не место: на своеобразном и исторически сложившимся лице города не должно быть ссадин и шрамов, а уж тем более там не место увеченным калекам и попрошайкам, жаждущим новой краски и штукатурки. Не встретишь на главной улице ни трещин, ни впадин, но… только стоит зайти за угол – и вот тебе доживающий последние дни дом купца Мануйлова. Даже внутренняя его жизнь как будто приостановилась – несмотря на то, что фасад дома частично отреставрирован. Со двора же – все те же красные стены, баррикады мусора и безумное молчание пустых окон, порождающее общую угнетенность настоящим.
Во всем многоголосии правых и виноватых нет гармонии, верная тональность давно утеряна и забыта, а старинные коробки домов, все больше напоминающие чемоданы без ручек, как будто бы брошены на полпути. Стоят никому не нужные. Впрочем, нет, это не совсем так. Например, есть в нашем городе братья-бизнесмены и меценаты Бубновы. Владимир Бубнов сейчас занимается реставрацией памятника архитектуры, дома купцов Гардениных, а Александр Бубнов давно вынашивает мечту о создании в городе большой художественной галереи, в которой гармонично уживались бы принципы традиционного живописного искусства и современные веяния. Не галерею даже, а скорее – выставочный центр. Он тоже хочет, чтобы центр этот располагался в одном из городских одряхлевших памятников архитектуры, а для того готов вложить немалые средства, чтобы подарить такому старинному зданию вторую жизнь. Один чемодан без ручки ему порекомендовали – и вот меценат, получив одобрение воронежского губернатора, а также заручившись поддержкой воронежского культурного сообщества, уже был готов приступить к делу.
Однако, не тут-то было. На пути уже не первый год различные кафкианские Замки департаментов и институций. Причем виноватых напрямую как будто и нет. Система в целом буксует и вынуждает буксовать других. Ругать бюрократию – бессмысленно, искать юридические лазейки – тоже. Что здесь торжествует – лень или властное «нельзя!» – сказать трудно. Но возникает вопрос: разве у нас в городе такое количество меценатов, готовых вкладывать большие деньги в благоустройство города, чтобы их можно было так долго мариновать в бюрократическом рассоле? И разве одобрение воронежского губернатора инициативы Александра Бубнова для чиновников ничего не значит? Странно. Странно, если не сказать большего.
Далее. Говоря о воронежском архитектурном наследии, было бы опрометчиво и даже некрасиво сводить все к примитивному противостоянию «реконструкция или снос». Нет, всякий раз сюжет оригинален, но вот канва у всех таких сюжетов все-таки схожая. Компромиссные решения, в результате которых возникает что-то новое и ценное, в таких историях редки. Может, уже за это их стоит ценить.
Так или иначе, чемоданы без ручек были, есть и будут. Одни так и сгниют, не дождавшись своих хозяев, другие отправятся на помойку, третьи останутся стоять, неумело подражая Пизанской башне. И эти третьи – особенные. Тронь – и сразу обнаружится хозяин!
***
Возможно, мы не совсем в той стране живем, чтоб вот так запросто говорить о сохранении культурного наследия посредством терпеливого ничегонеделания. Вероятно, надо понимать проблемы и тех, кто решает вопросы реконструкции. Время и деньги ограничены, безусловно. Но негоже ведь ссылаться, скажем, на аварийное состояние полевого госпиталя, в котором лекарств и медиков не хватает на всех раненых. Мы не в военных же условиях находимся. Впрочем, поживем – увидим. Может, ручки на наших чемоданах сами вырастут?
Светлана Осередько, Александр Вихров
