Презентация «Смешного и грустного» состоялась в пустом зале «Петровского». Пришло всего 4 человека. После Лев Ефремович скажет: «Я часть вины беру на себя. Это была первая в моей жизни презентация. Я думал, что если написал книгу, то от меня больше ничего не требуется. Выяснилось, что я должен был ещё людей привести». Презентация, как ни странно, не сорвалась.
Диалог — нормальное состояние Кройчика. И эта авторская особенность органично перетекла на страницы его новой книги. «Смешное и грустное», по словам автора, это итог практически всех его интересов в области теории и практики комической литературы и публицистики. Кройчик пишет фельетоны с 1954 года. Сначала их публикуют в университетской многотиражке, потом в районной газете в Белгородской области, где Лев Ефремович работал несколько лет. Вернувшись в университет в 63-м году, он начинает заниматься не только практикой, но и теорией комической литературы под руководством профессора Владислава Петровича Скобелева. Последний приглашал Кройчика читать статьи и доклады на различных конференциях в Москве, Самаре, Одессе. Из этих поездок и родилась книга. «Смешное и грустное» — собрание этюдов, посвященных русской комической литературе.
— Как всё, что вы написали о русских сатириках, сложилось вместе? Вы нашли что-то объединяющее всех этих авторов?
Лев Кройчик: Мне очень хотелось из всех этих докладов и статей сложить книжку потому, что по мере того, как я занимался историей комической литературы, я понял очень важную вещь для себя. И мне показалось, что это может быть интересно: отечественная комическая литература грустна по своей сути, и этой грусти почти нет в западной комедии. Так возникло название книги «Смешное и грустное». Мне хотелось объяснить, почему в России даже смешное выглядит грустным.
— Получается, книгу вы задумали давно и могли написать в любой момент. Но она выходит именно сейчас…
Л.К.: Я думаю, это не случайно. Во-первых, в последние годы интерес к комическому письму упал. Ещё 10?15 лет назад этим много занимались. А сейчас, сами посмотрите,?— фельетон с полос газет почти исчез. Поэтому о комической публицистике говорят ещё меньше, чем о комической литературе, потому что не о чём говорить. При этом интерес к комической литературе велик, если говорить о театре. Появляется множество версий комедий Островского, Гоголя, Грибоедова. И мне захотелось понять: а почему, собственно, комическую литературу боятся? И почему, если комические тексты появляются, то власть смотрит на такие произведения с подозрением — «как бы чего не вышло!» Да и произведения русских сатириков и юмористов не устарели. Мне это интересно обсудить с аудиторией, если, конечно, аудитория по этому поводу задумывается.
— А «как бы чего не вышло» — это что?
Л.К.: Когда в конце 50-х я работал в районной газете, произошёл такой курьёз. Я написал критическую корреспонденцию по поводу того, что в одном из колхозов плохой показатель жирности. А это было общее поветрие в колхозах: грязные бидоны, грязные халаты, навоз мог попасть в молоко — уход за стадом некачественный, это всё влияет на показатели. Через какое-то время вижу очередную сводку — опять низкая жирность, но уже в другом хозяйстве. Я думал: через одну точку можно провести множество прямых, а если через две провести — это уже вектор. Закономерность. А раз так, значит можно написать фельетон и высмеять явление. Я написал. И вот раздаётся звонок председателя второго колхоза. Говорит: «У меня к вам, Кройчик, претензия. Вот вы написали фельетон по поводу низкой жирности, а за пару недель до этого написали просто критическую заметку». Я говорю: «Ну и что?» А он мне, молодому журналисту, отвечает: «Как что? Там критическая заметка — председателя поругали и всё. А надо мной весь район смеётся».
А это было начало 60-х, относительная вольность, цензуры нет, пиши, что хочешь; редакция меня поддерживала с фельетонами. Понимаете, сила сатирического выступления в том, что возникает смех. А смех — более грозное оружие, чем выговор от райкома партии. Луначарский говорил: «Смех убивает ядом отравленных стрел». Сила комического в том, что неминуемо возникает преимущество смеющегося над осмеиваемым. Поэтому, конечно, к этому надо подходить осторожно. В смехе нельзя бить по площадям и по всем сразу. Надо находить конкретного носителя зла и по этому поводу выступать с сатирой. И всегда есть опасность поразить невиновного. Нельзя невиновного высмеивать.
— В книге вы пишете далеко не обо всех авторах-сатириках. Как вы отбирали?
Л.К.: Ранее я уже много писал о Чехове, Гоголе, Зощенко, поэтому мне не хотелось повторяться. И в эту книгу я включил в основном имена, о которых аудитория, может быть, подзабыла — Леонид Леонов, Тэффи, Саша Чёрный. И мне хотелось говорить об этих произведениях с позиций сегодняшнего дня. И я хотел ещё привлечь внимание к этим забытым именам. Возвращение имён — одна из задач критика и литературоведа.
— Из вашей книги следует, что русский писатель-сатирик связан с комической традицией и следует ей. А был ли такой автор, чья комичность совершенно самобытна?
—Любой художник самобытен. Литературный процесс складывается не стихийно, а закономерно. Поэтому Фонвизин появился именно в своё время, Гоголь в своё, то же с Грибоедовым и Салтыковым-Щедриным. И они, как бы наслаиваясь на традиции предыдущих авторов, создают такой пирог вроде «Наполеона», где с каждым разом делают всё больше и больше открытий о разных сторонах отечественной жизни. И с этих позиций, конечно, всё закономерно. И мне кажется, что никто из выстроенной мною цепочки имен не выпадает. Хотя, допустим, Леонид Леонов по преимуществу комическим писателем не был и Андрей Платонов тоже.
Когда я много лет назад выступил с докладом о «Городе Градове» Платонова на меня набросились с очень любопытных позиций: Платонов не был сатириком по преимуществу и стоит ли об этом говорить; они хотели, чтобы он был певцом человеческой сущности, что так оно и есть. Но быть певцом человеческой сущности — это не значит не быть певцом отрицания недостатков, которые свойственны человеку. И «Город градов» написан не случайно. Платонов видел то, что не совпадает с лозунгами — хорошими лозунгами, провозглашенными советской властью по поводу счастливой жизни человека. А счастливой жизни не было, потому что не было уважения к человеку. И отсюда возникает платоновский скепсис. Слова расходились с делом, и он не мог об этом не писать. У Платонова есть рассказ «Усомнившийся Макар». Открою тайну, у меня на столе лежит рукопись еще не завершённой книжки «Усомнившийся Платонов».
— То есть следующая книга будет о Платонове?
Л.К.: Мне 81 год. Так что… может и будет. У меня на столе 5 рукописей. Сколько из них станут книгами, я не знаю.
— Как происходит, что писатель, оставаясь включённым в традицию комического, начинает проявлять свою уникальность?
Л.К.: Писатель ведь об этом не думает. Зощенко, по-вашему, сидел и думал, как бы ему переплюнуть Гоголя?
— А вы об этом думаете?
Л.К.: И я не думаю. Я думаю о том, что и почему беспокоит писателя в конкретный момент. Цепочка имён складывается потому, что я её сам складываю, а не потому, что каждый из них стремится занять свою нишу. И суть литературного процесса не в том, что я кому-то нахожу, как Менделеев, клеточку в таблице элементов. Суть в том, что это естественно: жизнь видоизменяется, и каждый художник своего времени обращает внимание на то, что его в нём беспокоит. У каждого времени, как говорил Генрих Гейне, свои глаза. И он же говорил: «Сатирик — это тот же лирик только с зубной болью». У вас болит зуб слева, а у меня справа, и это не значит, что сначала нужно рассказать о левом зубе, а потом о правом. Жизнь меняется, и меняются интересы художника.
И что сатира делает с этой «зубной болью»?
Л.К.: Осмеивает, но любя. Потому что зубная боль нехороша, но её нужно лечить, а не вырывать зуб. Комическая литература ставит своей целью именно излечить. Хотя… когда корень зуба сгнил, его следует удалить.
— А вы бы над чем сейчас посмеялись?
Л.К.: Над идиотизмом человеческим, под которым я понимаю самовлюблённость, амбиции и нежелание увидеть себя со стороны. Вылечить это невозможно, я знаю. Но всему этому можно и должно противостоять.
— Почему же, если комическая литература нужна, если она лечит, то её так мало сейчас и она так непопулярна?
Л.К.: Потому что авторы хотят заработать себе на хлеб, а если я принесу острую сатиру, то меня не напечатают, я не получу гонорар. Поэтому я лучше напишу то, что идёт под знаком «да здравствует» — у нас всё хорошо-замечательно, и слава Богу. И меня тогда напечатают и ещё дадут премию.
— А если бы вы всё-таки написали сатиру и её опубликовали бы?
Л.К.: Народ смеялся бы, если это смешно написано. И порок был бы тем самым посрамлён. Пусть герой остаётся губернатором, премьером, президентом, но над ним посмеялись и это уже хорошо, это результат моего творчества. Ведь не обязательно пороть публично и отрубать головы, так голов не напасёшься. Вспомните Михаила Михайловича Зощенко. Он начиная с 20-х годов непрерывно смеялся над уязвимостями советского строя и социалистического образа жизни. За это ему регулярно попадало. И что же? Зощенко печатают и читают. А где строй?
Беседовал Илья Клюев
