Этот фильм был, пожалуй, самым ожидаемым событием в мире кино для посвященных зрителей. Его ждали так долго, ожидания эти то подогревались, то затихали до такой степени, что уже и не верилось, что он когда-нибудь выйдет на экран. Прошедшие годы естественным образом придали ему статус легенды, он заранее становился событием.
Ожидание интриговало по многим причинам: уже имелся фильм, снятый по одноименному роману братьев Стругацких в конце 80-х, и как-то тот опыт поклонников книги не сильно вдохновил, а тут все же сам Герман снимает, последний фильм которого вышел аж в 1998 году, так что ожидания еще и удваивались. Хотелось сравнить и, возможно, даже воскликнуть: «Наконец-то!», к тому же, Герман свой фильм снимал так долго, что думалось о требовательности режиссера, его тщательности в работе, и никак не хотелось думать о финансовых, технических или еще каких-либо причинах…
И вот, когда «Трудно быть богом» наконец-то появился на экранах кинотеатров, в умах зрителей случилось некое оцепенение. Своеобразный коллапс был вызван тем, что ожидания большинства не оправдались, и тут надо понять главное: народ в фильме Германа книгу братьев Стругацких не узнал. Понятное дело: хотелось внятной истории, совпадающей со страницами произведения, а получились три часа пыток зрителя черно-белым натурализмом по каким-то настолько отдаленным мотивам, что это вызывало только обиду и недоумение.
Однако Алексей Юрьевич Герман сам по себе является значительной величиной, и книга братьев Стругацких для него достаточный повод для кинематографического представления своих взглядов на жизнь и устройство мира. Мир этот, как водится у режиссера, черно-белый, похожий на нескончаемый морок, нелегкое испытание. Внешне картина выглядит довольно однообразно: дождь, грязь, инсталляции из вываливающихся внутренностей людей и животных, теснота и скудость примитивного существования. И тем не менее, вся тяжесть фильма носит отнюдь не визуальный, а идеологический, мировоззренческий характер.
Документальный стиль прежних лент Алексея Германа опирался на безусловную реальность времени, в котором развивались события, в них был запечатлен историзм происходящего, то есть все детали и приметы были настолько узнаваемы, присущи отраженной жизни, что никаких сомнений в ее аутентичности не возникало. Случай с фильмом «Трудно быть богом» совсем другой: в его основе фантастическое предположение. Внешне стиль Алексея Германа остался прежним, однако все, что происходит в фильме, носит более универсальный, сглаженный характер – этого мира не было, его надо заново придумать и обжить. Естественно, возникают аналогии с безрадостным средневековьем как внешнее оправдание сюжета, как наглядное пособие для зрителя («так жить нельзя»), но параллельно проявляется и скрытый смысл происходящего. Тут необходимо заметить, что речь идет именно о фильме Алексея Германа, а не о книге Стругацких. И особенно заметить, что сам режиссер этого смысла в свою работу мог и не вкладывать намеренно: он открывается из подсознания, со стороны, из последовательности предпринимаемых героем шагов, заданного направления, атмосферы.
Аналогии достаточно прозрачные, они привязаны к нашей истории и реальности, их можно вполне разглядеть.
Вот арканарский фон хроники событий: свинцовое небо, которого нет над головой, но угадывается бесконечная трансляция дождя – телеканала «Дождь»; бесконечное неразборчивое бормотание себе под нос почти всех без исключения – заговоры, приговоры, наговоры, оговоры и все эхом, как на «Эхо Москвы». Информационная обстановка напряженная, никто не знает, что происходит на самом деле, никто не знает, чего ожидать, но все ждут самого плохого.
Дон Румата в исполнении Леонида Ярмольника – интеллигент с заданием, читает Пастернака: «Гул затих, я вышел на подмостки…» В этом есть некая гордыня, но это и его нравственный камертон, его духовная опора. Белые манжеты, благородный, он один знает, что и откуда, а кругом только дерьмо. Я, я, я и еще раз я. Экологически чистый продукт – сок «Я». Я благородный дон, у меня особая миссия («я земля, я своих посылаю потомков»), я обладаю особым набоковским даром чувствовать и понимать: это вы насекомые, а я вот нет. Я послан за вами наблюдать – за тем, как вы гниете, но вмешиваться мне в ваши дела нельзя.
Можно представить, как он жил на Земле: обязательно работал в каком-то НИИ, должно быть, тайком слушал «Голос Америки» и «Радио Свобода», грезил о межпланетных экспедициях. Он из поколения «шестидесятников», не подвижник, не передвижник – обыкновенный дворянин арбатского двора, бывший романтик, а нынче наблюдатель. Жил, конечно же, в Москве, особо не тужил, любил поговорить с друзьями на кухне, на легендарной московской кухне, сразу обо всем на свете. Возможно, даже пел что-то такое про «комиссаров в пыльных шлемах», если уж сам Алексей Герман в те же 60-е снял фильм «Седьмой спутник» о царском генерале, перешедшем на сторону красных…
За вином сбегать – так это внизу, магазин на первом этаже дома. А потом пришли иные времена: гласность, перестройка, совковый винный закрыли, повсюду появились сплошные бутики – без бутиков не комильфо стало – вот и винный бутик открыли, да что толку: одна бутылка вина там стала стоить как несколько ящиков прежнего «плодово-выгодного» – так просто теперь не поговоришь…
Отправился наконец-то на другую планету – вот и шанс воплотить все свои мечты, побороться «за нашу и вашу свободу», но, как говорится, куда ни кинь, всюду клин, Арканар везде: и на Земле, и в космосе. Домашняя серость на фоне средневековой серости проявляется еще тоскливей.
Но уныние приходит не сразу. Вот наглядная метафора действия: в фильме дон Румата учит барона Пампу рубить сплеча – любые понятия и явления сразу пополам, одним ударом: на белое и черное, правое и левое… На самом деле, на серое и черное, потому что другого выбора больше нет. Из двух зол приходится выбирать меньшее, но и это не спасает, потому что малая толика зла – это уже и есть зло без всяких оговорок.
Ему постоянно предлагают выпить молока или вина, а он сплевывает – допиться до истины никак не получается. Ничего хорошего ему не снится: ни рокота космодрома, ни травы у дома. Вокруг беспросветная декоративная чешская грязь (фильм снимался в Чехии) и морды, морды, бесконечные морды, не отягощенные интеллектом…
Агент дон Румата хочет усидеть на двух стульях сразу. Не получается. Ему свойственна определенная рефлексия, в немалой степени основанная на богоборчестве, иными словами, он борется с самим собой. Это он – бог, он обладает исключительными правами карать и миловать, и , когда он вступает в свои права, мир становится совершенно иным, и он явно не становится лучше…
Надо было по капле выдавливать из себя благополучного столичного интеллигента – вот почему этот фильм снимался так долго.
Когда неотесанный народ (а в терминологии дона Руматы это «серая масса») пытается его по-своему, по-арканарски, вразумить, он звереет. И более всего как раз звереет в этой ситуации именно либерал. Он выпускает всем кишки, сходит с ума и, как истинный «шестидесятник», заканчивает джазовой импровизацией на дудочке. Гитары у него нет, и не потому что тогда на Арканаре гитар не было: гитара сама по себе слишком привязана к Высоцкому, а дон Румата не трибун – для утешения нужен инструмент потоньше, и потому в руках у него появляется нечто вроде флейты.
Прежде у него внутри свеча горела (недаром ведь Пастернака декламировал), а теперь погасла. Столичный интеллигент в нем умер, он сломался, слился с общей серой массой, принял ее дремучие нравы, и нет ему возврата к прежнему состоянию. Алексей Герман снял кино о крахе либеральной идеи, о неизбежности крови на пути любых преобразований, о благих намерениях, оканчивающихся полным провалом, о бесконечности средневековья в человеческой природе. Это взгляд прирожденного пессимиста, который даже поверить не может в какие-либо перемены к лучшему, его неизбежное завещание и очередное предупреждение без надежды на понимание.
Виктор Никитин
