Художественный руководитель воронежского Камерного театра Михаил Бычков за свою жизнь дал немало интервью, но наша нынешняя беседа носила особенный характер. Пожалуй, впервые Бычков уделил столько времени размышлениям не столько о своем театре, сколько о концептуальном развитии культуры в нашем регионе.
– Михаил Владимирович, есть ли, с вашей точки зрения, у Воронежа и Воронежской области большое культурное будущее – по крайней мере, сопоставимое по значению с той ролью, которую играл наш город в этом плане в советское время? Или мы обречены влачить существование небедной, но заштатной провинции – да еще с унизительным имиджем «жлобской» столицы?
– Вот пассаж про жлобскую столицу предлагаю рассмотреть отдельно, на эту тему можно поговорить, но позже. Сейчас же давайте разберемся с некоторыми мифами. Я, например, начал заниматься театральной деятельностью еще задолго до приезда сюда, работал во многих городах, но уверяю вас, ничего там не слышал о какой-то особой роли Воронежа в российском культурном пространстве. Поэтому думаю, что подобные представления о нашем городе, мягко говоря, преувеличены – причем, на местном уровне. Это первое. К тому же, мне совсем неинтересно сопоставлять нынешние воронежские реалии с его советским прошлым, более нужными и актуальными мне видятся размышления, связанные с будущим этого города – скажем, насколько реальна интеграция воронежского искусства в общемировые культурные процессы и какие действия следует предпринять для этого.
– Видите ли, упомянув Воронеж советского образца, я на самом деле имел в виду вполне конкретные ситуации в театрах. Ведь в начале 80-х аншлаги были привычным явлением – так же, как и очереди в билетных кассах. Что же изменилось с тех пор – зрители или сами театры?
– Ну, очереди в советское время наблюдались не только за театральными билетами, но и за колбасой, и за селедкой, и за женскими сапогами, и еще бог знает за чем – очереди были приметой времени. Это время прошло – и хорошо, что прошло. Поэтому уверен, что проводить параллели с прошлым – бесперспективно. Начинать убеждать самих себя и окружающих – что вот, мол, когда-то было хорошо, потом мы это «хорошо» потеряли, а сейчас следует восстановить ту самую хорошесть, и в театральных кассах снова появятся очереди – это тупиковый путь. Я уверен, что сегодняшняя задача прогрессивно мыслящих людей – отнюдь не стараться имитировать благополучную ситуацию, внешне напоминающую славное прошлое, а смотреть вперед и начинать формировать культуру будущего.
– Сейчас снова становится модным термин «региональное самосознание», с помощью которого определяется место того или иного территориального сообщества на культурной карте России. Если посмотреть результаты социологических опросов, то практически каждый воронежец в индивидуальном порядке считает себя человеком весьма культурным – тем не менее, общая картина в этом плане у нас получается вовсе не такая оптимистичная. Что вы думаете по поводу этого парадокса?
– В Воронеже, как мне кажется, самосознание до сих пор сохраняется в неизменном виде с советских времен, когда город был крупным оборонным центром. Со временем ситуация в стране поменялась, эти предприятия перестали иметь значение, которое имели при советской власти, но вот мышление воронежского населения в большинстве своем не претерпело изменений и осталось прежним – гордились собой и продолжают гордиться. Корни этого местного ура-патриотизма, мне думается, кроются в индивидуальной неуверенности большей части воронежцев в своем завтрашнем дне, в неверии в возможность реализоваться в частном порядке, в том, что они ощущают себя психологически комфортно лишь, находясь в толпе. И отсюда это провинциальное чванство – одно на всех.
– Вы видите обратно пропорциональную связь между ура-патриотизмом и культурой?
– В общем-то, да. Я живу уже двадцать лет в этом городе, но до сих пор мне не по себе от воронежской нахрапистости, наличия ярко выраженной клановости, отсутствия деликатности и толерантности. Короче говоря, от того самого жлобства, которое вы упомянули в начале беседы. Не могу никак привыкнуть, чего уж скрывать.
– Думаете, это отличительная черта всех воронежцев?
– Да нет, конечно. Я знаю в Воронеже большое количество прекрасно воспитанных, интеллигентных людей, но все-таки основная масса воронежцев ассоциируются у меня с серым монолитным роем, двигающимся в сумерках «на салют» с пивными бутылками в руках.
– Здесь возникает вполне логичный вопрос. В начале разговора вы сказали, что вам далеко не безразлична возможность интеграции воронежского искусства в общемировые культурные процессы. С кем же интегрироваться? Вряд ли монолитный пивной рой будет хорошим подспорьем в ваших начинаниях…
– Жизнь меняется – и меняется она, как ни крути, в позитивную сторону. Трудно всегда тем, кто концентрирует свои силы для того, чтобы совершить первый толчок, придать движению нужное направление. А дальше начинает действовать закон инерции. Ведь жили же многие по инерции, коллективным сознанием долгие годы после развала Союза, а теперь пришло время развития сознания индивидуального.
– Боюсь, что результатов можно будет дождаться тоже только спустя несколько поколений. Или у вас другое мнение на этот счет?
– Другое. Сейчас общество все же более открытое, у него и другие технические возможности. С помощью, скажем, Интернета любой человек может, сидя дома, стать участником тех или иных процессов, происходящих в мире, это очень существенный момент для развития индивидуального взгляда на окружающую действительность. Было бы желание. А желание становиться более цивилизованными людьми появляется, я это вижу даже на примере местных автомобилистов. Воронежские водители, считающиеся одними из самых грубых, самых хамских в стране, начинают пропускать пешеходов на переходах и уступать друг другу при каких-то маневрах на дороге. Понемногу, но начинают, потому, что понимают, что так удобнее и приятнее.
И это гигантский шаг вперед, если учесть, что владельцев машин среди здорового мужского населения – большинство.
– Еще раз вернусь к вашей мысли об интеграции воронежского искусства. Ведь если вы об этом говорите, значит, должны быть и личности, которые начнут эту самую интеграцию, а также стратегия и механизм действий?
– Вероятно, я не открою Америки, если скажу, что в нашей стране все возможно только при самом активном желании к позитивным переменам со стороны власти – разумеется, просвещенной власти. Мы привыкли, что таковая бывает лишь в идеалистических мечтах, но оказывается, что из общего правила бывают и исключения. Вот у нас появился новый руководитель области и надежды на позитивные изменения в отношении культуры, которые практически умерли в последние годы, возродились с новой силой.
– Насколько я понимаю, вы заговорили о воронежском губернаторе вовсе не для того, чтобы соблюсти политес, у вас уже сложилось о нем вполне определенное мнение?
– Да, сложилось. Я говорю это, как человек, который много лет витал в эмпиреях, веря, что стоит лишь проявить свой профессионализм, сделать несколько хороших спектаклей – и власть повернется к тебе лицом, окажет поддержку. К сожалению, в последние годы меня много раз обманывали и подводили, давали пустые обещания . Поэтому, я с крайним скептицизмом относился к возможности появления перемен к лучшему. Так было пока руководить нашей областью не начал Алексей Гордеев.
– Надежды на перемены с появлением Гордеева появились у многих творческих людей в нашем городе, но у вас, вероятно, есть для этого какие-то конкретные основания?
– Мне пришлось несколько раз неформально общаться с Алексеем Васильевичем и его супругой Татьяной Александровной, когда они бывали на спектаклях Камерного театра, и во время этих встреч была возможность обсуждать любые вопросы, многое понять и почувствовать.
– Мне кажется, что читателям нашей газеты будет крайне важно и интересно узнать о ваших впечатлениях.
– В первую очередь скажу, что Алексей Васильевич и Татьяна Александровна – настоящие, и в каком-то смысле, образцовые зрители Камерного театра. Кстати, немаловажная деталь – Гордеевы всегда посещают наши спектакли по купленным билетам. Они образованные, эстетически развитые, умные люди, имеющие внутренний талант к тому, чтобы правильно чувствовать и прочитывать сценическое произведение. Не буквально и поверхностно – скажем, на вербальном уровне или на уровне сюжета, а достаточно глубоко. Интеллектуальный багаж и зрительский опыт позволяет им воспринимать самые сложные метафоры, подтексты, символы.
– Не делились ли они с вами своими впечатлениями после просмотренных спектаклей Камерного театра?
– Темы для обсуждений были самые разные и достаточно сложные. Скажем, после «Гедды Габлер» мы говорили о тайнах женской психологии; после спектакля о Мандельштаме – о мироощущениях художника, творца. «Журавль», поставленный по чеховским рассказам, дал повод для разговора о России и русской культуре. Вообще во всех обсуждениях мы, так или иначе, говорили о культуре и искусстве.
– Одним словом, можно подытожить, что наконец-то воронежским творческим людям с губернатором повезло.
– Думаю, да. Хочу еще добавить, что хорошее отношение к культуре можно встретить и в некоторых других российских регионах, но там другая поведенческая модель. Скажем, омский губернатор Полежаев много лет достаточно щедро поддерживает культуру, но не особо вникает в это дело, поскольку для души у него есть хоккейный клуб «Авангард». Но в нашем случае мне чрезвычайно импонирует то, что воронежский губернатор занимается вопросами культуры не только в силу занимаемой должности, а еще и на основании внутренней необходимости, которая присуща любому цивилизованному человеку.
– Удивительно, как все может измениться со временем. Сейчас Камерный театр стал гордостью нашей области, и первые лица региона всячески приветствуют его дальнейшее развитие, а пятнадцать лет назад практически никто не верил, что вам вообще удастся его открыть.
– Неужели никто? И почему же, интересно?
– Когда вы приехали в Воронеж и поставили свой первый спектакль в ТЮЗе «Над пропастью во ржи», уже тогда стало понятно, что Михаил Бычков – инородное тело для сложившейся тогда воронежской культурной системы, у него иной уровень мышления, принципиально другое, прогрессивное отношение к театральному процессу. Поэтому прогнозы относительно вашей творческой судьбы были достаточно просты: либо местная система вас выдавит, либо вы сломаетесь и станете частью этой системы. Но произошло третье – вопреки всему вы открыли свой Камерный театр, который сейчас стал, по сути, воронежской театральной Меккой. Как же вам все-таки удалось воплотить идею с Камерным? Или это – воля случая?
– Это не воля случая, это достижение моей собственной воли. Вы не представляете, насколько я упрям и настойчив в достижении цели. Могу во время репетиции выстраивать, скажем, световую картинку часами, и от артиста добиваться определенной эмоции бесконечно долго. Я не привык отступать, для меня отступление – это противоестественное движение. Хотя отчасти и судьба помогает. Например, я действительно считаю подарком судьбы то, что ввиду определенных обстоятельств оказался после пяти лет успешной работы вне воронежского ТЮЗа.
– Помогала ли судьба в дальнейшем или вы были вынуждены рассчитывать только на собственную волю?
– Да, помогала, но это было уже потом, когда Камерный театр начал свою работу, когда уже существовало несколько спектаклей. В Воронеже побывали известные российские театральные деятели Наталья Анатольевна Крымова и Александр Петрович Свободин, они по достоинству оценили наши усилия, и мне была присуждена премия имени Станиславского – такое первое официальное подтверждение нашего профессионализма. А что касается самого начала Камерного – то здесь вы правы, система меня не впускала. Но я не стал прошибать стену лбом, а просто нашел свой хутор, этот заброшенный клочок земли под железнодорожными знаменами и открыл маленький муниципальный театр. Мне никто особо и не противодействовал в этом начинании, поскольку у системы была полная уверенность – вот это маленькое тщедушное образование, назвавшееся Камерным театром, обязательно умрет само, без посторонней помощи. Но, как видите, в конце концов, вышло с точностью до наоборот.
– Да, но и в дальнейшем система не захотела оставить вас в покое. Посыпались упреки уже другого толка: что вы много работаете в других городах, уменьшив количество собственных постановок в Камерном. И значит, наносите ущерб развитию театрального дела в Воронеже.
– Вот от этой косности мышления, от этой дремучей замкнутости на своем доморощенном мирке и надо избавляться в первую очередь! Это первостепенная задача для воронежской культуры. Вся штука в том, что дело обстоит прямо противоположным образом. Ведь как раз, благодаря моим многочисленным творческим поездкам и контактам, во многом повысился и профессиональный уровень Камерного театра. Ведь поскольку Камерный придуман мной, то, естественно, является органичным продолжением меня как личности, и развивается по мере того, как развиваюсь я сам. А профессионально расти, находясь вне прогрессивного театрального процесса, невозможно. Театральный мир живет по закону сообщающихся сосудов – творческие находки, идеи, тенденции, открытия, передовые технологии – все это доступно тем, кто существует на территории большого открытого культурного пространства. Если бы я не ставил спектакли в Москве, Петербурге, Екатеринбурге, Риге, Таллинне и других крупных культурных центрах, а безвылазно сидел в Воронеже и радовался лишь оценкам местных критиков, то вряд ли, думаю, Камерный театр стал бы таким заметным явлением в российском театральном мире, каким является сейчас.
– По идее, существующий у нас информационный культурный вакуум должны заполнять соответствующие медиа-сообщества. Рассказывать публике о том что, происходит интересного на российском театральном пространстве, проецировать современные его достижения на воронежские реалии. Разве не так?
– Так. Но до недавнего времени таких специализированных изданий, к сожалению, я не видел. Есть люди, которым в существующих воронежских газетах поручено писать сегодня о театре, завтра о концерте Киркорова, а потом оценивать тигров братьев Запашных и так далее. И подходят они ко всему этому, как к событиям в сфере досуга, поэтому статьи о театре из вышеперечисленного ряда особо не выделяются.
– Но это вы говорите о журналистах, а ведь в Воронеже еще существует при Союзе театральных деятелей и секция театральных критиков.
– Нет, увы, у нас театральных критиков. То есть, секция, конечно, существует, и я знаю, кто в ней состоит, и отношусь к этим людям, в общем-то, позитивно, а к старейшинам секции весьма уважительно. Но… никто из членов этой секции никогда не был, скажем на фестивалях в Авиньоне или Эдинбурге, где можно увидеть лучшее европейское искусство, не бывал на главных российских фестивалях. Не видел воочию спектаклей тех российских и зарубежных режиссеров, которые определяют сейчас лицо современного театра. Тальхаймер, Някрошюс, Остермайер, Лепаж, Женовач, Крымов… Поэтому, у них нет возможности рассматривать воронежские спектакли в контексте, не то, что мирового, даже общероссийского театрального процесса. А без этого сегодня нельзя писать о театре профессионально, весомо, авторитетно. И здесь мы снова возвращаемся к разговору о необходимости нашей интеграции в общее культурное пространство. Я верю, что когда начнет происходить это движение, к нам начнут приезжать лучшие спектакли, при наших общих усилиях, при семинарах, при встречах творческих людей из разных российских регионов и зарубежья – лет через пять-шесть наши театральные критики смогут по– настоящему ориентироваться в современном театральном процессе.
– Скажите, Михаил Владимирович, а в воронежской управленческой системе есть ли специалисты в области профессионального театрального искусства?
– По большому счету – нет. Причем, думаю, что так оно и к лучшему. Чиновники делают вид, что руководят театрами, а театры делают вид, что «руководятся». На деле же – и театры и чиновники дуют каждый в свою дуду, существуют по своим законам и автономно друг от друга. Большинство счастливо, что воронежское культурное пространство замкнуто на себе, это дает возможность, не особо утруждая себя интеллектуально, казаться какой-то величиной на местном уровне – и получать еще за это определенные материальные преференции. Мои дивиденды скорее репутационные – скажем, предложения на несколько лет вперед о постановках в крупных российских и зарубежных театрах, и это более значимо для меня. Меня устраивало, что мы существовали в разных измерениях со старой системой, а теперь радует, что появилась реальная надежда на создание новых отношений между властью и искусством.
– Не появилось ли у вас желания заняться чем-то еще кроме Камерного театра, раз уж мы говорим о новых культурных веяниях в нашей области?
– Да, раз я начал разговор с необходимости интеграции воронежского искусства в общемировое культурное пространство, то, безусловно, у меня есть и конкретные предложения. Мне хочется участвовать в организации в Воронеже большого международного фестиваля искусств – причем, не разового, а постоянного, на многие годы вперед. Фестиваля, который бы стал неотъемлемой частью нового воронежского культурного имиджа, одним из брендов региона. Я предполагаю, что будет создан масштабный театрально-музыкально-литературный фестиваль, носящий имя Андрея Платонова, в нем будут принимать участие самые интересные коллективы и творческие деятели со всего мира. Идея, знаю, поддержана нашим губернатором, и сейчас я занимаюсь проработкой технических и организационных вопросов. Может быть, это прозвучит несколько нескромно, но мой опыт, информированность, квалификация, и репутация таковы, что в Воронеже мне более других стоит заниматься этим делом.
Олег Котин
фото из архива Михаила Бычкова
