О Великой Отечественной войне написаны эшелоны литературы, из которых можно выбрать едва ли десятка два по-настоящему честных книг. За редким исключением, их авторы – писатели, по словам Твардовского, «познавшие в окопах той войны пот и кровь на своей собственной гимнастерке». Благодаря им мы и знаем сегодня правду о самой великой и страшной на земле человеческой бойне.
В тот небольшой список честных книг о войне включим классический эпос Василия Гроссмана («Жизнь и судьба»), многоплановое жанровое исследование Георгия Владимова («Генерал и его армия»), повести лучших представителей ремарковского пацифистского направления в отечественной литературе – Константина Воробьева («Убиты под Москвой» и «Это мы, господи!»), Виктора Курочкина («На войне, как на войне»), воронежца Григория Бакланова («Мертвые сраму не имут» и «Навеки – девятнадцатилетние»), военные песни Владимира Высоцкого…
А открывают тот список, на, опять же, мой субъективный взгляд, три имени: Виктор Астафьев с его великим романом «Прокляты и убиты», Василь Быков, создавший ряд пронзительных повестей-исповедей, среди которых такие шедевры, как «Мертвым не больно» и «Дожить до рассвета» и наш земляк Юрий Гончаров – автор нескольких экзистенциальных, на уровне лучших образцов европейской прозы второй половины ХХ века, произведений о человеке на войне.
В уходящем году Юрий Данилович Гончаров получил звание Почетного гражданина нашего города. Прекрасный повод, чтобы вновь, на очередном повороте истории, поговорить о творчестве этого большого русского писателя.
***
Три названных имени в ряду отечественных классиков военной прозы выделены намеренно. Все они – и Виктор Астафьев, и Василь Быков, и Юрий Гончаров – являются не только летописцами роковых годов отечественной истории, но и авторами произведений, поднимающих серьезнейшие морально-философские проблемы. В своем творчестве они исследуют нравственные коллизии, раскаленные добела сталинским режимом и, одновременно, тотальной, истребительной войной. И вот в такой предельно очерченной экзистенциальной среде, эти авторы и пытаются выявить подлинную суть человеческой природы, определив тот самый рубеж падения, после которого неминуемо начинается деградация личности.
По этой причине и Астафьева, и Быкова, и Гончарова интересует, прежде всего, нравственная подоплека человеческих поступков: верности и предательства, злодейства и сострадания, мужества и слабодушия – того, с чем, в конечном счете, каждый из нас выходит на Суд Истории. При этом если в произведениях Виктора Астафьева нравственный приговор человеку выносится по законам истины Истории, у Василя Быкова – через трагическую обреченность и, подчас, даже гибель Истории, то в прозе Юрия Гончарова появляется очень важная, казалось, уже окончательно утраченная нашей литературой с толстовских времен попытка оправдания человеческого пребывания на земле – через моральную правоту Истории.
Упоминание имени Льва Николаевича Толстого в данном контексте закономерно. Уже в самом начале творческого пути Юрий Гончаров демонстративно, а по тем временам – даже вызывающе – встал на сторону особого толстовского реализма, не имеющего ничего общего с правящим в нашей литературе соцреалистическим режимом. В своем дебютном рассказе «Возвращение» (1946), появление которого вызвало шквал партийно-административной ругани, юный тогда автор не просто дал главному герою имя толстовского персонажа (Иван Ильич), но и рискнул показать опустошение, с которым вернулся с войны в мирную жизнь офицер-победитель. Это парадоксальное и трагическое состояние – солдаты победившей армии, возвратившись домой, почувствовали себя побежденными, это духовное «омертвление» «покорителя Европы» – впрямую перекликалось с мучительным умиранием главного персонажа одного из лучших толстовских рассказов «Смерть Ивана Ильича».
Похожий прием Юрий Гончаров повторил и в своем первом крупном произведении – «Повести о ровеснике» (1954-55), где не только назвал героя Андреем (как князя Болконского), но и обрек его на нравственное прозрение под своеобразным «небом Аустерлица»: «В восточной половине неба в сине-фиолетовом вечернем сумраке вздымалось пирамидальное облако, плотное, до черноты темное внизу и светлое, рдевшее рубиновым пламенем вверху В первое мгновение Андрею показалось, что это растет, наливается силой надвигающаяся гроза, но тут же он понял, что это не так. К происхождению облака природа была непричастна.
Это горел Воронеж. Старый русский город погибал в огне.
Горел проспект Революции, горели Плехановская, улицы Карла Маркса, Ленина и еще десятки больших и малых, старых, существовавших сто и двести лет, и новых, выстроенных в годы пятилеток улиц. Горела Студенческая и всё, что было на ней. Горели заводы – имени Коминтерна, имени Дзержинского, имени Тельмана, имени Калинина… Кинотеатры, больницы, техникумы и вузы, десятки школ и средняя номер пять, в которой учился Андрей, парта, за которой он сидел. Горели старинные петровские сооружения, студенческие общежития, многоквартирные жилые дома, маленькие домики окраин, выстроенные руками хозяев, с любовью ладивших каждую балку, каждую планку, ступеньку крыльца, щеколду на калитке. Погибал в огне, превращаясь в дым, в ничто, в небытие, труд тысяч и тысяч рабочих людей, не одного поколения каменщиков и плотников, столяров, штукатуров, кровельщиков, маляров, садовников, из камня, железа, стекла и дерева в течение столетий создававших город, красоту его улиц, парков, зданий. Исчезали в огне, становясь пеплом, тысячи книг школьных, вузовских, общественных библиотек, страницы, запечатлевшие многовековые искания человеческого разума».
Последняя фраза является высшей точкой нравственной трагедии не только для героя «Повести о ровеснике», но для писателя Юрия Гончарова. В отличие от сына сибирского хлебопашца Виктора Астафьева и белорусского «хлопчыка»-батрака Василя Быкова – выразителей крестьянского сознания, Юрий Гончаров – сын городских интеллигентов. Посему исчезновение в огне войны книг – символа «многовековых исканий человеческого разума» – воспринимается им как гибель цивилизации. Ощущение войны, как нравственной катастрофы, и приводит писателя в ряд последователей великого гуманиста Льва Толстого, который устами князя Андрея в «Войне и мире» навеки осудил и проклял любую войну: «Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну . А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду…»
Эти толстовские слова – ключ ко всему творчеству Юрия Гончарова, который на протяжении долгой писательской жизни постоянно возвращался к теме войны. Пристальное чтение его книг и статей, размышления над ними, а также опыт личного общения с писателем – говорят об одном: Юрия Даниловича Гончарова, гражданина, фронтовика, читателя, в конце концов, просто мыслящего человека, – никогда не устраивала камуфляжная, «политруковская» картина войны, господствующая в литературе коммунистического времени, и, увы, продолжающая доминировать в искусстве и публицистике нынешней России.
И он стал одним из немногих в нашей литературе авторов, кто пытался в своих книгах извлечь из глубины прошлого всю чашу унижений, привнесенных человечеству войной.
***
Прямая связь между пережитыми унижениями и распадом личности стала предметом искусства и философии сразу после Первой мировой войны. Главным уроком, который тогда вынесли с полей сражений солдаты Ремарка и Хемингуэя, было трагическое разочарование в патриотических ценностях. И это закономерно: все мировые сражения учат верить лишь в экзистенциальные основы бытия – в жизнь и в смерть, в любовь и в ненависть, в дружбу и в измену… Советская литература подобный подход категорически отвергала, утверждая, что всякие индивидуальные страдания в условиях классовой борьбы если и принимают форму трагедии, то разве что оптимистической.
С этой точки зрения, в творческом наследии Юрия Гончарова есть, как минимум, три произведения, в которых вполне допустимая для советской литературы форма «оптимистической трагедии» обращается в абсолютно неприемлемое соцреализмом экзистенциальное повествование. Это повести «Неудача» (1963-64), «Дезертир» (1962) и рассказ «Короткие радости Максима Тимофеича» (1980). Здесь близость к учению об абсолютной уникальности человеческого бытия наблюдается даже в названиях: по всем классическим признакам экзистенциализма, указанная в названии краткая метафора внутри произведения «оживает» иногда до такой степени, что начинает диктовать персонажам их дальнейшие поступки. Так происходит, к примеру, в повести «Неудача», где название недвусмысленно определяет весь сюжет, и где именно неудача становится главным теневым героем произведения. Примечательно, что после того, как эту повесть осудили на закрытом заседании ЦК КПСС за «искривление линии партии в литературе о войне», ее не переиздавали несколько лет – до тех пор, пока автор не поменял яркое экзистенциальное название на некую бессмысленную фразу, встроенную в семантический ряд всё той же оптимистической трагедии: «Теперь – безымянные».
В основу повести «Неудача» положен реальный эпизод сражения за Воронеж летом сорок второго года. По сюжету, на помощь обескровленной в непрерывных боях за город армии присланы отборные полки только что сформированной сибирской стрелковой дивизии. И командующий армии, обороняющий город, приказывает им с ходу идти в бой.
Эта повесть – самое панорамное произведение писателя, в котором показаны причины и следствия человеческих потерь в советских войсках. В то время как регулярные немецкие войска брали умением, техническим и экономическим оснащением, советское командование воевало в первую очередь живыми людьми. В центре повести два военачальника, от решения которых зависят жизни нескольких сотен солдат. Один из них – командарм Мартынюк, который «мог с налитыми кровью глазами вытащить пистолет, мог собственноручно, не вникая ни в какие оправдывающие обстоятельства, невзирая на звание, сорвать с командира, которого он считал виновным, знаки различия и тут же отправить штрафником на передовую – это считалось еще милостью – или в суд трибунала, который не знал никаких снисхождений и отвешивал наказания только по высшей мере». Другой – комдив Остроухов, «всегда спокойно-сдержанный и вдумчиво-неторопливый, ни разу, как он принял дивизию, не повысивший на подчиненных голос, всегда и во всем знавший, что делать, какой найти наилучший выход из трудного положения».
Суть конфликта между ними писатель показывает так:
«Мартынюк сощурился на Остроухова, как будто смотрел против света; маленькие, колюче сверкавшие глазки его совсем скрылись в складках красных век.
– Людей жалеешь? – не спрашивая, а словно бы уличая Остроухова в преступном намерении, резко сказал Мартынюк.
Остроухов остановился, все черты его узкого, худощавого лица как-то мгновенно заострились, он вскинул на генерала голову, с такою же колючестью в темных, по-монгольски чуть косоватых глазах, какая была в сощуренном взгляде генерала.
– Да, – сказал он, – жалею!.. Не дрова ведь в печку.
– А Родину ты не жалеешь? – возвысил Мартынюк грозно голос, еще более недобро прищуривая глаза».
Последняя реплика отражает не только экстраординарный характер советского «способа существования». Предельно заострив проблему вечного выбора между добром и злом, Юрий Гончаров отвергает любое ее компромиссное решение. Совестливый комдив Остроухов практически сразу после стычки с командармом получает смертельную рану от пули немецкого снайпера, и вместе него во главе дивизии становится угодливый к начальству и презрительный к подчиненным карьерист – начштаба дивизии Федянский. Чтобы заслужить расположение Мартынюка, он тут же бросает войска в бой, и в течение нескольких часов отборная дивизия была почти полностью уничтожена…
В философском мире Юрия Гончарова многие персонажи проходят испытание страхом, который в арсенале психологических средств писателя обозначает тот рубеж, за которым человеческая порядочность переходит в подлость. Страх для Юрия Гончарова – уход за предельную точку выносливости: там человек ломается и сдается. Наиболее ярко эта мысль выражена в повести «Дезертир», основной темой которой и является страх. Страх, как система мироощущения, избранная героем повести сознательно и целенаправленно.
Житель придонского села, сорокапятилетний крестьянин Игнат Полудин призван на армию в самый разгар войны, когда в его родное село уже пришли похоронки практически на всех, ушедших до этого на фронт, более молодых парней. Земной и практичный крестьянин Игнат понимает, что и его, также как и других мужчин села, отправляют на убой. И, осознав это, он убегает из эшелона, увозящего новобранцев на фронт.
Игнат приходит в лес, где выкапывает себе берлогу, и живет в ней, изредка навещая жену Фросю. Но страх, поселившийся в его душе однажды, продолжает свою разрушительную работу. Умирает, решив избавиться от ребенка, понесенного от мужа-дезертира, Фрося, после чего Игнат окончательно обрывает любую связь с человеческим миром.
В своих произведениях Юрий Гончаров часто поверяет нравственность героев безысходностью ситуации. Вот и в «Дезертире» автор подводит героя к рубежу, за которым остается «только один способ добыть себе пропуск в человеческий мир: подстеречь кого-нибудь на дороге и ограбить. Даже лучше, для полной безопасности, убить. Труп запрятать. В чужой справной одежде, под чужим именем кати куда приглянется, где никто его не сможет опознать, где никому и в голову не придет в чем-либо подозревать Игната». Но и этого он совершить не в состоянии. Пораженный страхом человек превращается не в зверя, а, скорее, в растение – крайнюю степень деградации личности. Такого исхода не избежал и Игнат Полудин. Особый, идущий от толстовских традиций, реализм Юрия Гончарова заключает в себе мощный дар описания физических ощущений, потому читатель делит с персонажами отчаяние, физическую боль и обреченность:
«Потемнела, бурыми пятнами тления окрасилась его присохшая к костям, истончившаяся в пергаментную пленку кожа, уже неподвижно замерли руки и ноги, по-покойницки захолодев, фиолетово высинив ногти, а под ребрами с долгими замираниями все еще продолжало ударять едва слышимое сердце. Немигающие, глубоко провалившиеся глаза Игната оставались открытыми и пристально, застыло глядели из сумрака землянки на светлый входной проем, который он по забывчивости и уже полному безразличию ко всему на свете, вползая, не задвинул заслонкой»…
Через почти два десятилетия после «Дезертира» Юрий Гончаров опубликовал рассказ «Короткие радости Максима Тимофеича», в котором продолжил исследование крайних степеней деградации личности.
Герой рассказа – деревенский житель Максим Тимофеич Объедков, сын которого Родька служит полицаем при немецком коменданте. Родька раздобыл для отца пропуск – «на желтой картонке с черным, раскинувшим прямые крылья орлом» – с которым Максим Тимофеич вместе с женой Анной Матвевной отправляются в город, откуда «немцы всех выгнали, никого не пускают» (без труда узнается Воронеж) – «за барахлишком».
Здесь возникает еще одна, очень важная в творчестве писателя, тема. Для Юрия Гончарова, ярко выраженного городского интеллектуала, – культ «барахла», как и вообще мир вещей – абсурден и непознаваем. Этот культ, по Юрию Гончарову, никак не связан с человеком, безразличен по отношению к нему. (Подобный взгляд, кстати, один из главных признаков именно экзистенциального сознания). И вполне очевидно, что при подобном взгляде на мир, объектом критической рефлексии писателя нередко становится именно деревенский житель – с его неискренностью, хитростью, неуловимым «себе на уме», которое вырабатывалось под давлением крепостного режима целым рядом поколений. Таков и персонаж «Коротких радостей…»:
«Максим Тимофеич дивился — тому, что натворил огонь, во что обращен совсем еще недавно многолюдный город. И злорадное, мстительное чувство тешило его изнутри. Будто настала наконец расплата, которую долго ждала и долго призывала его душа. Он не любил города. Все неприятное в его жизни, в его судьбе было связано с городом, приходило в деревню отсюда теперь всё было перед ними, забирай что хочешь, хоть всё подряд, на всё, что видели их глаза, было у них позволение — маленькая картонная карточка с немецким когтистым орлом… Такое могло быть в прежней их жизни разве только во сне: входи в любое жилище — и всё, всё твое… Это чувство пьянило их, совсем сводило с ума, заставляло хватать и лишнее, просто из азарта и жадности: кастрюли, сковородки и примуса на кухнях, эмалированные тазы и мусорные ведра, оцинкованные стиральные корыта».
Однако счастье Максима Тимофеича оказалась недолгим: его нагруженную награбленным барахлом телегу немецкий патруль опрокидывает в воду с понтонной переправы, и – «впереди своего добра, раскорячено, как лягушка, судорожными хватаниями рук пытаясь уцепиться за воздух, Максим Тимофеич полетел в свинцово-темную, с зеленью, холодную донскую глубь…».
Так заканчивается рассказ. Благодаря глубокой символике «Коротких радостей…» значительная доля авторского пессимизма, порой трагичного, оказывается сбалансированнной надеждой, которая указывает читателю не столько на хрупкость человеческого бытия, сколько на то, что от умения жить достойно очень многое в этом мире зависит. В любое сложное и тревожное время.
Собственно, это и есть главная тема всей военной прозы Юрия Гончарова.
Дмитрий Дьяков
