Воронежский художник Александр Ворошилин работает так интенсивно, что позволяет открывшуюся выставку считать не столько календарным событием, сколько новой гранью непрерывного творческого процесса. Он не боится экспериментировать, он постоянно ищет новые формы для выражения художественных идей. При этом живопись, эмаль, фьюзинг представляют разнородность только в техниках, образное же воплощение и в стекле, и в эмали, и в красках говорит о цельности художественного восприятия мастера.
Развитие живописной манеры Александра Ворошилина в последнее время было обусловлено влиянием других техник. Так работа с горячей эмалью привнесла в творчество художника новые колористические решения, неожиданную пластику формы, фактурность. Стекло помогло обнаружить в живописи новые возможности света, движение импульсов внутри статичной фигуры.
Цвет, и в особенности свет, для Александра Ворошилина приобретают смысл универсальных категорий, своего рода атомов художественного мироздания. Движение этих частиц, их сближение, удаление, сцепление определяют композицию картин, символический строй, духовную направленность. И если в одних случаях может показаться, что свет струится с небес, пронзает и останавливает, поражает и вдохновляет человека, то в других, точно не ошибёшься – он внутри него самого. Это свет, излучаемый человеком, творящим добро и красоту…
Такие мысли посещали меня во время открытия персональной выставки воронежского художника Александра Александровича Ворошилина. На следующий день произошла наша беседа с художником об этих и других аспектах творчества.
– Александр, вы – один из самых активных воронежских художников. Только в этом году, по моим подсчетам, выставок с вашим участием прошло около десяти. При этом они были разнообразны и по география, и по тематике, и по творческим техникам. К чему такие колоссальные усилия?
– Человек должен работать. Труд необходим, как воздух. И лучше труда творческого не может быть ничего. А выставка дает возможность посмотреть на себя со стороны и получить импульс для дальнейшей работы. Картина должна дойти до зрителя, должна получить оценку, эмоциональную реакцию. Иначе творчество теряется смысл.
– Рубежная экспозиция – не только пространство любимых творений из прошлого, но и распахнутое окно в завтра. Поскольку я вас знаю как художника, который никогда не боялся художественных экспериментов, думаю, что неизвестность вас не пугает и сейчас. Какие творческие горизонты рисует ваше воображение?
– Я не ставлю перед собой никаких перспективных задач – просто хочу дышать воздухом творчества. Сейчас меня очень увлекает процесс обобщения художественного образа, когда после осмысления вещей конкретных, увиденных непосредственно, удается перейти на уровень философско-символического осмысления, сделать шаг от частного к универсальному. Меньше уделять внимания деталям, мелочам, а схватывать суть вещей. Во время работы над этюдом я стараюсь точно зафиксировать сиюминутное, а позже, в мастерской, переосмысливаю увиденное в плоскости всеобщих сущностей.
– Когда художник для выражения своей идеи прибегает к символическому обобщению, то он должен сделать выбор в пользу определенного арсенала образов. Сегодня для вас этот выбор предполагает ограничения и предпочтения или он безграничен?
– Я, видимо, приближаюсь к такому возрасту, когда все больше думаешь о душе. Отсюда и обращение к библейским сюжетам и древнерусской иконописи. Здесь нахожу максимальное смысловое и эстетическое обобщение, вижу источники художественных идей. Это то, что меня истинно вдохновляет. Но при этом, подчеркну, я человек светский, который просто на эту тему размышляет. И я не хочу, чтобы у кого-то возникла мысль сравнивать мои работы с иконами.
– Начало вашего творческого пути пришлось на перелом исторических эпох: финальные сцены застоя, перестроечный антракт, стремительный фарс мятежных 90-х… Что осталось в душе и на холсте художника от всего этого?
– Какие-то работы остались в репродукциях, какие-то хранятся в мастерской. Было сделано очень много. Мои картины разбросаны по всему миру. То, что наша жизнь попала на период перестройки, считаю знаком судьбы. Перестройка дала то, чего не хватало – свободы. Выставкомы ограничивали возможности представлять то, что хотелось. И вдруг, все идеологические запреты сняты. И оказалось, что выбор тем и сюжетов требует внутренней цензуры. А без ограничений не может быть свободы. Есть вещи, которые я никогда не стану показывать в своих работах. Только потому, что они не несут света.
– Такая установка была у вас изначально?
– Конечно, нет. В молодости бывало всякое. Не все понимал. Не всегда умел правильно расставить приоритеты. Но даже тогда духовным камертоном для меня была древнерусская икона.
– Вы закончили Воронежский инженерно-строительный институт. Но судьба сложилась без учета этого факта. Вы сами выстраивали такую архитектуру жизни, или таково стечение обстоятельств?
– Так случилось, что я с детства мечтал стать художником. Учился в художественной школе у известного педагога Евгении Михайловны Романовской. С благодарностью вспоминаю уроки Валентины Иосифовны Суминой и Александра Вадимовича Саввина. Мой дядя был художником-плакатистом, он работал на Украине. А в Воронеже, к сожалению, не было художественного вуза. Родители настаивали, чтобы я получил высшее образование. Отпускать сына в другой город они категорически не хотели. И я уступил. После окончания строительного института два года отработал в проектной группе главного архитектора города Петра Павловича Даниленко. А потом все равно мечта пересилила, и я ушел преподавать в изостудию. И уже с 1982 года начал участвовать в выставках. Но архитектурная школа, которую я прошел, оказала влияние на мое дальнейшее творчество. Развилось объемно-пространственное мышление, интерес к городской теме. Это очень помогает при создании обобщенных, декоративных работ, в композиционных построениях.
– В начале осени в Белоруссии, а несколькими месяцами ранее в Белгороде, была представлена выставка «Возвращение к свету», которая представляла собой диалог живописи и поэзии. На ней работы художников Ирины и Александра Ворошилиных были объедены с духовными текстами протоиерея Николая Германского. Такой формат по-новому высветил и предназначение художника, и предназначение священника. Свет – и высшее духовное мерило, и главный код живописи… Не испытывали, Александр, тогда трепета перед этим названием?
– Конечно, испытывал. Я и до сих пор трепещу. Это, действительно, громкое название. И оно ко многому обязывает. Надеюсь, что это произошло неслучайно, что это было предначертание свыше. И отец Николай, с которым мы много лет не виделись, неожиданно сделал предложение о совместной выставке.
– Вы приняли это предложение, потому что внутренне к нему были готовы.
– Я был рад, что такое предложение последовало. Это означает, что я нахожусь на правильном пути.
– А для меня данная выставка стала подтверждением мысли Бахтина, что подлинная культура рождается в процессе диалога. В Белгороде экспозиция была встречена очень горячо и получила высокие оценки. В Белоруссии была та же реакция?
– В Белоруссии было две выставки. Одна состоялась в Лиде в художественном музее, а вторая в Минске в монастыре. Мы очень переживали, как нас примут. Но опасения были напрасны. Поездка обогатила духовно всех –и нас, и посетителей выставок. Даже в монастыре, где работает художественная мастерская, наши работы приняли с вдохновением. Как глоток новой творческой энергии. Белорусы были открыты к восприятию и доброжелательны. Особенно их очень заинтересовали техники, в которых были выполнены наши работы.
– Александр, вас отличает широкий диапазон творческих пристрастий. Кажется, вы одинаково виртуозно доносите художественную идею и языком живописи, и горячей эмали, и фьюзинга… Чему подчинен выбор техник? Настроению, темпераменту, эстетической идее?
– Наверное, темпераменту поиска. Хочется раскрыться по-новому. Когда долго работаешь в одной технике (я, например, до 2000-х г. занимался только живописью), возникает ощущение вялости, инертности. Переход к другой технике мобилизует, зажигает, ускоряет творческую энергию. Так было с горячей эмалью. Ирина (супруга Александра, художник и дизайнер – Т.Д.) первой освоила новое искусство и «заразила» меня. Потом – фьюзинг. И там, и здесь огонь являются важными условиями творчества. Взаимодействие с огнем придает процессу создания художественного произведения весомую долю фантазии, импровизации. Переход от одной техники к другой создает эффект отдыха, снимает усталость, напряжение.
– Культурологом Петром Вайлем сформулирована лексическая формула единства художника и его родины – «гений места». Вы не раз рисовали Воронеж, своей энергией воображения приводя в движение неподвижные контуры его тела, обнаруживая неповторимые черты его характера. А какой образ нашего города мог бы помочь нам разгадать скрытую суть художника Александра Ворошилина?
– Моя жизнь неразрывно связана с Воронежем: здесь родился и живу. Мне всегда нравились наши воронежские холмы, старенькие домики и церквушки на спуске к водохранилищу. Очень часто ходил туда на этюды. Сейчас там все больше и больше появляется особняков. Но в моем сердце – воронежские склоны с маленькими домиками. Особенно любим Тихвино-Онуфриевский храм, который находится недалеко от Чернавского моста. Зимой, покрытые чистым снегом крыши домов, тишина, и простор, приводили меня в состояние восторга. На эту тему очень часто пишу свои фантазии. Очень люблю и образ Алексеевского Акатова монастыря. Вообще, Воронеж постоянно присутствует в моих работах. Не конкретный, а обобщенный город-символ, в котором я всегда чувствую родство с Воронежем. И мысленно постоянно возвращаюсь к любимым уголкам нашего города.
– Для вас мотив возвращений играет особо значимую роль?
– Подчас это даже приобретает символический смысл. Мой путь в искусстве был непростым. Было много поисков и метаний. Впрочем, и сейчас много неясного. Одна из первых моих работ была связана с копированием «Троицы» Андрея Рублева. Спустя несколько лет – новая страсть. Сюрреализм. Альбомы Сальвадора Дали захватили меня целиком. Я много занимался подражанием. Но к счастью это было преодолено. Удивительно, проделав своеобразный круг, возвращаюсь к первым художественным впечатлениям. Теперь уже другим человеком, многое осознавшим, и реально смотрящим на мир. Выходит тема возвращения имеет для меня еще и биографический смысл. И если в детстве иконописные образы я только копировал, то сегодня они как бы прорастают внутри меня.
Тамара Дьякова
