В конце декабря в Камерном театре состоялась премьера моноспектакля «Сказка жизни» по произведениям Тэффи в исполнении одной из ведущих актрис театра Елены Лукиных. На сцене воплотились рассказы «Исповедь», «Кишмиш», «Этапы», «Весна», «Лиза».
Она прославилась своими сатирическими произведениями, печаталась в журналах «Сатирикон» и «Новый Сатирикон». Но это – всегда лиричные, почти исповедальные тексты с элементами комического, и трудно понять, чего же в них больше: грустного или смешного. Это относится и к рассказам Тэффи, посвященным ее детству: тема и воплощение могли бы казаться избитыми, если бы не постоянный взгляд со стороны, с высоты собственного опыта взрослого человека. Тон этих рассказов напоминает «Лето Господне» Ивана Шмелева: оба создают образы сказочного мира своего детства, где все окружающие люди добры и прекрасны, где поэтизируется быт родной среды, и особое место занимает детское органичное религиозное чувство.
Именно эти рассказы выбирает для постановки Михаил Бычков. Зная его прошлые работы, особенно интересно посмотреть, как режиссер будет трактовать материал, сложный именно из-за кажущейся простоты – ведь с современным зрителем, которого не удивишь даже самыми смелыми экспериментами, сложно говорить о детстве, не рискуя опуститься до пошлости. В этой постановке режиссер идет по прямому пути, отказываясь от своего любимого приема переноса действия ближе к современности (как в «Электре и Оресте», «Доходном месте»). Он кропотливо воссоздает образ той, дореволюционной царской России, которая показана глазами ребенка. Перед актрисой Еленой Лукиных – сложная задача: в одиночку воссоздать на сцене целую эпоху, которая ушла навсегда. Для этого у нее нет никаких подручных средств, кроме экрана, где транслируется видеоряд, фотографий, которые она развешивает на прищепках, как будто для просушки, и стула.
Постепенно перед зрителем предстает целый многоголосый хор. Актриса мгновенно перевоплощается, и вот уже на сцене ворчливая няня или толстая француженка с усами, которая была приставлена к старшим сестрам. А вот и дочка священника Лиза, голова которой наполнена мистическими ужасами и суевериями, подруга героини Катя Потапович. Через секунду – сутулый студент Егоров с сальными волосами, в которого якобы влюблена девочка (неприлично же быть не влюбленной в 13 лет!); или брат, который бьет ее линейкой по голове за то, что не умеет говорить так, как у них в кадетском корпусе «здравие желаю». И весь этот поток образов обрушивается на зрителя за какой-нибудь час. Елене Лукиных не нужен грим или дополнительный реквизит. На протяжении всего спектакля она остается в одном и том же скромном сером платье, но точно подобранные интонации и жесты дорисовывают нужную картинку.
Надо отметить, что видеоряд выбран удачно. Это не документальная видеозапись, здесь возникают образы, стилизованные под начало XX века: проезжает конка, силач поднимает гири… Создается ощущение, что между образами и актрисой происходит постоянный диалог, в который постепенно вовлекается и зритель.
Но, пожалуй, самой удачной находкой сценографии Александры Комаровой стал образ девочки, которая по ходу повествования иногда появляется за спиной уже повзрослевшей героини. Она как будто наблюдает за дальнейшей судьбой себя самой в будущем. Этот ход наглядно показывает, присутствие даже во взрослом человеке ребенка, под присмотром которого как-то особенно страшно оступиться, не оправдать его надежд.
В начале спектакля перед нами – шестилетняя девочка из рассказа «Счастливая». Большая темная комната, окно, тоскливая серая улица и ребенок мечтает о том, как вырастет и будет кататься на конке, и какое это, наверное, будет счастье. Но когда героиня взрослеет, оказывается, что при ближайшем рассмотрении детская мечта превращается в скучную рутину. «Ведь я, значит, счастливая! Я еду на конке и могу познакомиться со всеми пассажирами, и кондуктор трубит, и горит солнце на его рожке. Я счастлива! Я счастлива! Но где она, та маленькая девочка в большом темном зале, придумавшая для меня это счастье? Если бы я могла найти ее и рассказать ей, она бы обрадовалась. Как страшно, что никогда не найду ее, что нет ее больше и никогда не будет ее, самой мне родной и близкой – меня самой». Так с самого начала спектакля в пространстве есть два временных пласта: все образы на сцене преломляются через воспринимающее детское сознание, но актриса, режиссер и зрители не забывают, что это лишь воспоминания. Другими словами, это своеобразное представление взрослого человека о том, каким он был в детстве. То, над чем взрослая Тэффи не стеснялась смеяться, в детстве принимается за чистую монету и вызывает лишь улыбку. Ребенок еще не задумывается о справедливости или несправедливости, недостатках окружающих людей. Весь мир для него – сказка, в которую и погружает зрителя действие.
В этом ключевое отличие нового спектакля от более ранней постановки Камерного театра – «Альбом» по рассказам Аверченко. Сравнивать их позволяет и выбор писателей одного смыслового ряда, и метод постановки – ряд сменяющих друг друга эпизодов, связанных лишь общей мыслью. Но если «Альбом» – это сатира на недостатки общества, которые со времени Аверченко мало изменились, то «Сказка жизни» – сплошная ностальгия, не допускающая и тени насмешки. Я бы даже сказала, что это самый «камерный» из всех спектаклей театра и по мысли, и по духу.
Еще одна сторона спектакля, которую нельзя не заметить – отношения ребенка к религии. В начале XX века жизнь человека была связана с исполнением религиозных обрядов, которые не казались простой формальностью, а органично наполняли существование. Естественно, что в них, с самого раннего возраста, принимали участие и дети. Один из центральных эпизодов спектакля посвящен подготовке девочки к первой исповеди. На сцене воплощаются переживания ребенка, который не знает, как сказать о самом страшном и стыдном своем грехе – краже ватрушки у няни. Но кража «отягощается» еще и наговором: стыдно сказать, что она просто хотела посмотреть, есть ли в ватрушке начинка и нечаянно съела ее всю, поэтому девочка скидывает свой грех на домового. Эти метания неизменно вызывают у зрителей улыбку, но они знакомы любому, кому когда-либо приходилось исповедоваться или просто признаваться в своих проступках. Сказать – или не сказать? На исповеди девочка плачет и признается батюшке во всем, но зато какое чувство облегчения испытывает она после. Эти переживания по большей части уже почти незнакомы современному взрослому человеку и тем более ребенку. Но тогда, сто лет назад, маленькая девочка действительно задавалась вопросом, как стать святой и строила «тошнительное, но очень святое лицо» за завтраком, обижалась, когда ее не брали на пасхальную службу, плакала, представляя казнь Иисуса Христа. Благодаря этим мельчайшим подробностям постановка приобретает второе измерение: перед зрителями не просто смешные рассказы из детства, но утраченная культура огромной страны. Тэффи не могла не думать об этом в эмиграции, именно поэтому в ее рассказах двойная порция грусти. О детстве, которое навсегда ушло, и о Родине, куда она уже не вернется. И сцена кажется как будто вырванной из пустоты: четко освещенный маленький прямоугольник света, в котором стоит актриса, вся остальная часть погружена в темноту – порой даже кажется, что за сценой пропасть.
Спектакль заканчивается отрывком из «Этапов». Героиня на корабле уплывает в эмиграцию и ей неожиданно вспоминается эпизод из детства, как в этот же день, страстной четверг, много лет назад она плакала над фразой «Распни, распни Его!» Взрослый человек оказывается таким же беззащитным перед этим миром, как и ребенок. В неизвестность уплывает корабль с эмигрантами, обреченными на страдание, разлуку, горе, быть может, и смерть. Постепенно лица на экране как будто погружаются в воду, их уносит течением навсегда.
На мой взгляд, это одна из самых удачных актерских работ Елены Лукиных. До этого, в спектаклях «Журавль», «Дураки на периферии», «Доходное место» порой казалось, что она начинает повторять саму себя, используя по нескольку раз одни и те же удачные сценические находки и образы. Но «Сказка жизни» опровергает это и убедительно доказывает многогранность таланта актрисы.
Виктория Лушина
