Телеканалы многих стран мира покупают лицензии, чтобы создавать местечковые вариации на тему Britain’s Got Talent, известного шоу. Отсутствие серьезной бытовой дистанции между зрителем и героем будоражит, трогательные истории про вчерашних гадких утят уверенно правят бал. Истории обратные – с тыквами вместо карет – встречаются реже: никто теперь не хочет расстраиваться, скажем, из-за судьбы Маргариты Тереховой, журналисты, нутром чуя взлеты и падения, сквозь муть времени различают звездный нимб-статус над чьей-либо головой и поклоняются странному божеству по имени Инфоповод.
Но я все-таки склонен верить людям, а не пресс-релизам. От своих знакомых услышал: «Петровы, художники, интересные они люди, живут в заповеднике». И все в таком духе. Один мой товарищ рисует уродов и людей для видеоигр – ему неплохо за это платят. Он рассказал, что учился у этих Петровых – скорее даже мыслить, чем рисовать. Несколько историй о них поведал. Я решил ехать к Петровым.
Лес, ульи и знакомство
Действительно, есть дом в заповеднике: в том самом Воронежском государственном. Добираемся на старенькой «Волге», за рулем – отец товарища, рисующего уродов и людей. Едет не ради меня, у Анатолия Алексеевича к Петровым свой интерес – пчелы и дружба.
Грунтовка убитая, за стеклом пасмурно. Открыли замок на шлагбауме – ключом своим – и вот уже почти на месте, тут тихо. Поляна – три дома. Два чьих-то, но пустых, в третьем время от времени живут и работают Петровы.
Вся семья – художники. Евгения Андреевна, муж ее Михаил Дмитриевич и дочь Мария Михайловна. Домик у них небольшой, старенький, деревянный; внутри все стены увешаны этюдами и картинами. Печь, умывальник, приемник. На полках Шишков, Толкин и «Физика атмосферного озона». С гостем обсуждают всякое, особенно пчел. У Михаила Петрова с десяток ульев, такое пчеловодство вряд ли можно назвать профессиональным, хотя в старании не откажешь. Мед вкуснее и ароматнее, чем обычно случается пробовать.
За чаем с медом говорят про одну из учениц Петровых – оценки ей в вузе поставили неутешительные. Реакция за столом столь привычно-грустная, что в ней чудится даже некоторое одобрение случившемуся. Михаил Дмитриевич, как он позже признается, в свое время получил «четыре» за диплом с формулировкой в духе «видение, как у старика».
Этот дом со всем на тот момент содержимым достался Петровым «по обмену» с другой семьей в 1998 году. Документы, правда, оформили лишь пару лет назад. Для работы тут есть все необходимые условия, да и пчелам жилье абы где не поставишь. Просто так ходить по заповеднику нельзя. Юридическая нестыковка, которой уже за полвека перевалило, все-таки сгладилась, по договоренности с лесниками и егерями. Хотя неожиданные визиты, сапоги, собаки-лайки и винтовки в свое время имели место. Непросто было каждый раз выписывать пропуск, чтоб попасть домой.
Если бы не творчество, то сельское хозяйство, спасшее в девяностые, стало бы профессией. Взлеты и падения пресловутые случались – правда, без лишней патетики телесюжетов. Михаил Петров в 80-х учился в Курске. Нужны были деньги на жизнь. Владимир Добромиров, ныне директор художественного музея имени Крамского, тогда случайно увидел автопортрет Евгении Петровой с маленькой Машей. Без рамки и должного оформления. Сразу назначил хорошую цену, чем немало выручил семью.
Я провел в этом доме весь день, ночь за ним и утро. И поначалу мы с Петровыми как будто друг к другу привыкали. Не сразу они заговорили о себе. Первое время речь шла о другом.
О том, как дельцы и коллекционеры рассуждают об искусстве в формате «ликвидно» и «неликвидно». О том, что сама по себе техника рисования, знание «кухни» не так уж важны, если художник не умеет создать чувство присутствия. О Вермейере и картинах-интерьерах, о монтаже реальности посредством камеры-обскуры, о картинах, которые превращаются в видеоигры. О том, что даже в кино до пришествия компьютерной графики старались ставить спецэффекты посредством монтажа и интересных решений с цветом и светом. О многом, одним словом. Несмотря на внешнюю изоляцию и явную приверженность к традиционным ценностям, Петровы не производят впечатления скрывшихся от реальности затворников.
Клубника,выставки и непростые парадигмы
Картину Михаила Петрова «Дубы» высмеяли на выставке. А она ушла за 4000 долларов. Сумма, которая в начале девяностых казалась умопомрачительной. Картину «Размышление» он переделывал 4 раза. А критика отметила ее как «легко написанную».
Осмысленность сегодня грамотно подменяется интенсивностью. Отвечая на вопросы о Сафронове и успешности, Петровы говорят, что портрет нельзя сделать за 3-4 дня, иногда даже и за 3-4 месяца сложно. В принципе – можно, но речь не о нарисованном человеческом лице в дорогой рамке. Наугад или привычно называются цифры: 1,5-2 часа помножить на 50 сеансов – тогда может получиться хорошо, если не стоит цель придать толстосуму облик Посейдона.
Михаил Дмитриевич пишет долго – ему, конечно же, хотелось бы быстрее. Количество начатых Петровыми этюдов соизмеримо с количеством пчел. Но это не от рассеивания. Для них главное не упустить момент. Если ты уйдешь, ощущение момента тоже может уйти. А в живописи важно фиксировать паузу, сохраняя течение жизни.
Сегодня Михаил Петров состоит в организации «Изограф», которая объединяет живописцев, иконописцев, графиков и мастеров от декоративно-прикладного искусства. Первую выставку участники провели под эгидой союза художников, но не местного, а всероссийского – в Замоскворечье. За аренду с них ничего не взяли. Потом были Липецк, Тамбов, Рязань, Воронеж. Ничего странного в таком пути нет. В рамках своей организации проще показать каждого автора. В то время как воронежский союз художников, а равно и местный «выставком», верных билетов в жизнь не выдает. А выставки – все-таки способ продажи. И там в порядке вещей повесить «Sold!» с безумной ценой, тогда как покупателя нет и не было. Когда же у тебя есть хотя бы минимальный контроль над ситуацией, подобного можно избегать.
Но тут все непросто. Я думал сперва сразу выдать в тексте пару эдаких крючков – ярких образов и биографических эпизодов из жизни Петровых – чтобы дойти до верного драматургического градуса. Но Петровы уклонялись от этой темы.
Они говорят: «Мы бы не жили так и здесь, если б нас привлекала богемная среда». А они отлично, кстати, понимают, насколько может поспособствовать успешности тусовочная среда.
Они говорят: «Музей – это не антикварная лавка, это единственное место, где всегда может случиться диалог с художником». Хотя и отмечают, что главной коллекцией сюжетов сегодня является интернет, куда многие за сюжетами ходят, берут шаблоны, не создавая и не оставляя ничего своего. Избегая голословного «раньше трава была зеленее», Петровы с горечью признают, что современные художники, даже традиционалисты, нередко лишены вкуса, чутья. А бывает, что многое они намеренно игнорируют, соблюдая лишь внешнюю атрибутику. Да и стилизация – опасная игра, как и копирование. У художника всегда есть свои приемы, да даже если это откровенный гротеск. Но важнее всего чувство меры, а не реалистичность или метафоричность.
Евгения Андреевна и Мария перебирают клубнику. Вообще на огороде у них растет практически все. А кругом – лес, тихо. Ветер только, и пчелы тихонько жужжат.
Современное искусство вызывает у моих собеседников скепсис даже не вопиющими формами и смыслами, а подменой живого суррогатом и эгоистическим стремлением художника создавать то, что ему хочется.Уподобляясь Богу, творя, как и он, по образу и подобию, надо видеть грань. На этой самой грани был еще Врубель. Гениальность, да и просто талант опасны без контроля, без работы воли и разума. А Рерих и Блаватская задали в свое время отличный тон борцам за свободу. Поиски знаний и истины многих приводят к демонизации искусства. Знания изменяют сознание, а сознание изменяет личность. Изначальные формы свободы извращаются, после чего на пепелище встают тираны, являющие собой апофеоз такого либерализма. Отрицание и нигилизм, лежащие в основе борьбы с традициями и канонами, мало созвучны с главной задачей искусства – созидать. Попранные основы всегда вызывают смятение. А табу созданы не для того, чтобы их разрушали. Они позволяют избегать скачков, взрывов в сознании социума.
В главном единство, во второстепенном свобода и во всем любовь
Иногда ничего не удается продать – и подолгу. Кроме меда, разве что. Про пчел я узнал много, и их кажущаяся серой рутиной жизнь на деле предстает сложной системой со своими хитрыми циклами, в которых честный труд и усердие определяют выживание.
У Петровых есть квартира и мастерская в городе – и вот этот дом. Всюду – скупая и скромная обстановка, творческий беспорядок лишен хаоса; холсты и краски, этюды и рамки.
Евгения Петрова – дочь Евгении Романовской, которая основала сперва изостудию, а затем и художественную школу в Воронеже, воспитала немало живописцев. В 2007 году «Молодой коммунар» писал о том, что имя Романовской школе так и не дали, хотя планировалось. А еще планировался памятник, но нет его. Делались эскизы мемориальной доски. Ее потом повесили, но внутри – в отдаленной рекреации по соседству с туалетами.
Мы сели ужинать, потом снова пили чай с медом. На окне жирный паук – в его паутине настоящее кладбище. Сейчас он заловил комара.
От Романовской потянулась ниточка. Евгения Андреевна, ее дочь, поступила, преподавала, занималась со многими учениками. Одним из них, кстати, был ее будущий муж, Михаил Петров. Сегодня она жалеет лишь о том, что многого тогда не могла им дать. Понимание методик пришло со временем. А прежде чем воспитать художника, важно воспитать человека. Но и тогда уже Евгения Андреевна старалась приобщать учеников к разным видам искусства – очень просто – прочитали книгу, потом к ней нарисовали иллюстрацию.
Каждый новый цикл, виток жизни – он особенный, всегда немного, но иной. Всякое случается: и хорошее, и плохое, и то, чего нельзя изменить, особенно если делать срез жизни художника. Творческие люди очень обидчивы. А те, кто работает в этой сфере, не будучи творчески одаренным, – обидчивы вдвойне. При этом все художники хотят спокойствия. Аморфность сообщества Михаил Дмитриевич замечает безрадостно и за собой.
Но обид, разногласий и конфликтов ни на какой почве у Петровых меж собой не возникает – в опровержение стереотипа о непростом характере условного художника. Михаил Дмитриевич объяснил просто: «В главном единство, во второстепенном свобода и во всем – любовь».
Окажись они в другом городе – возможно, все сложилось бы иначе. В начале восьмидесятых была возможность уехать в Ленинград, но не вышло. Петровы уже давно далеки от художественной школы. Паук на окне все так же сидит. А за окном цветет таволга.
Игра в провокации, учительские комплексы и голые короли
Многим учителям свойственно вот это: «Ученик, тебе рано!» – когда ученик достигает глубины, пусть даже неосознанно, пусть случайно. И в этот момент ему особенно важно помочь. Но ученик никогда не должен превзойти своего учителя.
Стемнело. В это время Петровы уже обычно ложатся спать – они живут по природным часам. Но наша беседа вновь сводится к проблемам и причинам.
Петровы убеждены, что все кризисы, метания и волнения современного искусства проистекают не из самой современности, а из прошлого. Игра в провокации, которой был так славен XX век в своем начале, ничего хорошего не предвещала. Он слишком был падок на повороты, давая истинному искусству увядать. Период, когда Коровин жил только на продажи от автобиографий, во многом знаковый. И эмиграция вряд ли может считаться эдаким плевком в сторону родины. Комиссарам ничего не стоило отобрать мастерскую, не говоря уже о красках и холстах. Хотя и воцарившийся в стране соцреализм достойно воплощали Герасимов, Корин, Грицай. Сжегши множество академий, пособий и работ, человек бросился возрождать, но удар был слишком сильный. И Глазунов, и многие другие – они, скорее, исключения, родившиеся среди духовных руин.
Петровы считают, что немалая доля ответственности лежит еще и на преподавателях. Не на конкретных даже, а вообще. Разве можно ученику задавать задачу на количество работ? Разве можно выводить постулат «чем больше набиваешь руку, тем быстрее научишься»? Хотя, пожалуй, не стоит винить тех, кому нечем чувствовать. Рынок живописи коррумпированный – и больше идеологически, оставаясь в правовом поле. А это даже хуже, когда все по закону, но суть не меняется. Многие занимаются навязыванием ценностей обществу, порождая ответный запрос на голых королей. Даже Кандинский и Малевич, безусловно создавая что-то новое и свежее, обесценивали Рембрандта.
У Петровых тоже есть свой, особенный учительский комплекс. Он состоит в том, что они по-прежнему занимаются с людьми. Знакомые, родственники и дети бывших учеников сформировали свою экосистему, которая без рекламы спровоцировала частные уроки.
Петровы учат втроем – подменяя и дополняя друг друга. Программа у них есть, но подход к каждому достаточно индивидуален, ведь среди пришедших может встретиться как маленькая девочка, так и священник.
Никаких «корочек» и сертификатов, разумеется, не дают. Они считают, что талантливый человек рано или поздно сам начинает понимать, что со школой, да и со всей системой что-то не так. Художник – это не только талант и навык, это еще и порядочность и воля. Никак не эффективный ремесленник. При всей неоднозначности жизненной ситуации Петровых мне сложно избежать вывода, что свой путь они выбрали сами. И сложись все иначе – препятствий просто было бы поменьше.
Цикады
Все трое они – люди, родившиеся в разных эпохах, но живущие в одной.
Евгения Андреевна уже давно не выставляется. Марии Михайловне пробиться непросто. Она пока не знает, что ждет ее в будущем. Михаил Дмитриевич готовит выставку к февралю будущего года.
Успеть надо многое, а сейчас, например, от пчел никак нельзя отходить. Их нельзя отложить на будущее, оставить эту работу незаконченной.
Цикад, удивительных насекомых, иногда называли «золотыми пчелами». Их жизненный цикл настолько сложен и удивителен, что может достигать 17 лет. Основную часть этого времени они проводят под землей, всеми забытые. Но, спустя годы, всегда возвращаются на свет. Мир может меняться, на смену одной эпохе успевает прийти другая. И этот бесконечный и противоречивый водоворот судеб и мнений, идеологий и течений все-таки рано или поздно успокоится. Когда цикады вернутся.
Александр Вихров
Фото Александр Нечаев
1 комментарий
Милая сельская журналистика! Александру бы о пасеке писать, а не об искусстве. О чем сказать-то хотел? О литературных оборотах?