Сегодня мы беседуем с человеком, который в особых представлениях не нуждается. Это митрополит Воронежский и Борисоглебский Сергий.
– Владыка, последнее десятилетие в нашей стране можно назвать временем восстановления духовной жизни. Оглядываясь назад, в чем Вы видите несомненный успех, и, может быть, неудачи деятельности Русской Православной Церкви?
– Неудачи я бы рассматривал в историческом ключе. Церковь на протяжении десятков лет находилась в тяжелых условиях, я имею в виду советское время. Во многом поэтому мы утеряли те навыки, которые должны быть первоочередными для священнослужителей – например, умение вести проповедь не только с церковного амвона, но и находясь постоянно в гуще людей, среди народа. То есть, заниматься миссионерской деятельностью. Все это нам пришлось начинать возрождать в девяностых годах практически с нуля и нарабатывать заново. Ведь не секрет, что мы в годы советской власти были государством в совершенно стесненных условиях – к примеру работать в медиа-пространстве. С одной стороны – прекрасные журналисты, хорошо обученные ребята, которые добросовестно выполняли задания партии и правительства, а с другой – церковь, у которой было слишком мало опыта в подобных вещах. Нам и законодательство советское не позволяло завоевывать целевую аудиторию, и у самих не было соответствующей подготовки. Желание было, возможности отсутствовали. Поэтому приходилось учиться всему, что называется, на ходу. Я думаю, что до сих пор вышеназванные причины сказываются на нашей деятельности, хотя последнее время, безусловно, Русская Православная Церковь сделала успешные шаги в этом направлении.
– Можно ли сказать, что большое количество молодежи, которое стало посещать храмы и принимать обряд крещения.
– Ныне покойный патриарх Алексий, указывая на молодых людей в начале девяностых, с надеждой говорил, что наконец-то растет поколение, которое не будет иметь проблем с образованием – имея в виду образование духовное. Безусловно, его надежды ныне оправдываются, положительные результаты есть, но, как архиерей Русской Православной Церкви, хочу высказать личное мнение: результаты могли бы быть куда более значительными, если бы у нас было бы больше возможностей. Да, у церкви есть какое-то количество эфирного времени на телевидении, есть, что сказать читателям более или менее нравственных газет, но все-таки это нельзя назвать широкой пропагандой. А время неумолимо диктует свои законы, мы живем уже в 21 веке. Значит, следует использовать все современные технические достижения, для того, чтобы донести истину как можно большему количеству людей. Ограничиваться в деятельности храмовым пространством уже явно недостаточно.
– Скажите, сегодняшняя Русская Православная Церковь сфокусирована в свою историю, в свою традицию – или, напротив, устремлена в будущее? В какой степени она способна к реформированию, или Вы считаете, что реформы на данный момент не требуются?
– Если говорить об истории в Церкви, то ответ здесь однозначен – история для нас священна. Предания, которые становятся традицией для церкви, являются базовой основой для ее жизни. Поэтому отвергать исторический опыт Церкви мы просто не имеем права, наоборот, воспринимаем его как богатство, которое имеем. Мы – продолжатели исторических традиций, и те шаги, которые были проделаны на каждом определенном историческом этапе – это наши шаги. По моему мнению, воцерковленность любого человека – это не просто желание ходить в храм, исполнять обряды, участвовать в таинствах. Нет, это значит – чувствовать собственную ответственность за прошлое, настоящее и будущее. Поэтому, я бы сказал, что вопрос об истории церкви не является дискуссионным. Другое дело, мы можем оспаривать роль отдельных личностей, история – в том числе и церковная – это наука, где могут быть несколько оппонирующих друг другу сторон. Но роль личности – это одно, а направления в жизни церкви и ее обновление – это абсолютно другое. Поэтому, глядя в будущее, мы берем с собой прошлое.
– Может быть, в этом и заключается определенный консерватизм Русской Православной Церкви?
– Я не думаю, что следует говорить об однозначном консерватизме, мы как раз придерживаемся мнения, что церковь должна быть понятна для современника. Но есть базовые вещи, такие как Священное Писание, Священное Предание, история церкви, каноническое право церкви, учения Святых Отцов, которые не имеет смысла подвергать кардинальной критике – хотя частные богословские мнения по тому или иному вопросу могут иметь место, и это нормально. Но линия церкви в этом отношении – это наше богатство, достояние, одна из жизненных основ для ее развития. Вот как вы думаете – почему та или иная философская система, которая для ее современников казалась незыблемой, вдруг умирает? Да по той простой причине, что ее идеи отработали какой-то свой срок, а потом для последующих поколений перестали быть интересны. Любая такая система, чтобы иметь возможность жить бесконечно, должна быть фундаментальной догмой, на которой основаны все философские воззрения – в противном случае, она естественным образом тихо и мирно уйдет в историю человечества, будет забыта. В этом и есть различие развития светской истории и церковной. Церковь никогда не отрицает свою историю и основывается на Евангелии, Священном Писании, на Ветхом Завете, на опыте жизни церкви. И с этим багажом она идет вперед.
– Вместе с государством?
– Мы никогда не поступаемся и не поступимся принципиальными основами жизни церкви, а вот ее формы ныне могут и должны быть различными. Меняются времена, меняются законодательства. Скажем, в императорской Руси церковь была государственной структурой, а во времена Дмитрия Донского и патриарха Никона становилась на короткий период даже соправительницей государства. Это общеизвестные факты, но они не являются базовыми для развития церкви, она не должна зависеть от смены государственных строев, у нее свой путь. Церковь была при царской власти государственной, но вдруг пришел Владимир Ильич Ленин и тут же своим указом очень быстро, буквально через два-три месяца, низвел церковь на положение бесправной структуры, лишил ее всего. Вот вам и манипуляция государственным правом в угоду идеологии. Тем не менее, мы жили в этих условиях, и когда меня в советское время за рубежом спрашивали – свободна ли церковь, я совершенно искренне отвечал «Она свободна в рамках законодательства. А относительно того, хорошее это законодательство или плохое, я не могу вам ничего сказать, потому что я гражданин Советского Союза и не могу критиковать законодательство собственной страны. Я член общества, и должен уважать закон по которому живет общество». Я не то, чтобы уходил от ответа, просто то, о чем я говорил – тоже является принципом жизни церкви. Поэтому мы остались живы даже в эпоху тотальной антирелигиозной государственной системы.
– Пользовалась ли церковь в тот тяжелейший период поддержкой зарубежных конфессий?
– Зарубежье не было нашим помощником, и не могло им быть по сути своей. Потому, что на Западе все смотрели на территорию русской православной церкви, как на миссионерскую территорию и хотели, чтобы Россия стала протестантской. Ни католической, ни православной, а именно протестантской. Если бы мы обратились за помощью к этим проповедникам, они стали бы нам не помощники, а конкуренты. А по нашему убеждению, Россия только тогда и остается Россией, пока она православная. Ведь православие буквально пронизывает жизнь всей страны – и в советское время было тоже самое, ведь даже моральный кодекс строителей коммунизма взят, по сути, из учения апостола Павла. И я уверен, что если Россия встанет на какие-то иные принципы, это будет иметь катастрофические последствия. Она перестанет ощущать себя наследницей и Толстого, и Достоевского, и Карамзина, и Чайковского…. Потому каждое произведение этих великих мастеров было создано на базе православия.
– Даже произведения Толстого?
– Толстого, пожалуй, можно назвать исключением из этого правила…. Ведь он был не только великим писателем, но и великим реформатором, он протестант по своей мысли – но своеобразный протестант, переживающий до гробовой доски глубокую духовную трагедию. Для Толстого вообще не существовало авторитетов – ни Лютер, ни Кальвин, ни кто-то другой таковыми для него не являлись, то, что Толстой сам создал свое Евангелие – подтверждение тому. Тем не менее, деятельность Льва Николаевича – это тоже уникальный и именно российский опыт. Поэтому повторю еще раз: Россия должна быть наследницей того духовного опыта, которым она обладает. Иначе мы тогда просто станем неинтересны для других народов – как нация, как государство, как уникальное геополитическое пространство.
– Современная Россия — многоконфессиональная страна. Но две религии занимают в ее жизни особое место — это православие и ислам. Каким Вам видится сотрудничество религиозных деятелей и верующих этих двух крупнейших конфессий?
– В идеале я хотел бы видеть его таким, каким оно было в дореволюционное и советское время – как бы это сейчас странно не звучало. Дело в том, что у нас раньше сотрудничество не только между исламом и православием было нормальным и теплым, но и с другими конфессиями существовали прекрасные отношения. Мы не касались аспектов вероучения, но были едины в вопросах нравственности, выступали за то, чтобы люди жили в мире и нормальных условиях. А потом, когда развалился Советский Союз, и была провозглашена свобода (собственно, все то же самое, что и в 17-м году произошло), тогда связи распались. Этому способствовали всяческие люди, политически настроенные, но выступавшие под религиозными флагами. И это возможно стало потому, что в советское время было уничтожено то базовое фундаментальное духовное и культурное наследие, которое существовало в царской России. Что такое ислам царской России? Это богатая культура, основанная на верноподданнеческом чувстве православному государю Российской Империи. Казань была духовным центром исламас богатыми библиотеками и высоким научным потенциалом. И туда приезжали учиться из того же самого Ирана, те же самые арабы из других стран – потому, что более лучших богословов, чем в Казани не было. А исламские университетские ученые были далеко впереди ученых светских университетов. Все потеряли за годы советской власти, все уничтожено. А огромнейшая, богатейшая библиотека Казанского исламского университета была попросту разграблена. Если остатки православных книг, к моменту открытия учебных заведений были в государственных библиотеках, то в исламе все потеряно. И поэтому, когда настали времена свободной России, то не было у российского ислама возможности так же возродиться, как у Русской Православной Церкви. Им нужно было открывать мечети, готовить имамов, а не было отлаженной системы воспитания кадров. Исламская молодежь обратила свои взгляды для учебы за границу на восток, но оттуда уже они стали приезжать людьми не твердыми в любви и верности своей родине. Поэтому на современном этапе мы по-прежнему хорошо сотрудничаем со старыми, вышедшими из советской эпохи, имамами и муфтиями, благодаря этому находим взаимопонимание и на Кавказе, и на Ближнем Востоке, и на Среднем Востоке, и в России, в Татарстане, в Башкирии.
– В Римо-Католичестве точка зрения Папы – это и есть точка зрения Церкви. В Православии голосом Церкви является Собор епископов. Бывает ли так, что соборное мнение и Ваше личное – не совпадают?
– В вопросах социальных, нравственных – и в римо-католической церкви, и в православной церкви учитывается мнение епископов. И Папа может соглашаться с этим, может не соглашаться, как и наш Патриарх. Но их голос является доминирующим. И здесь во многом практика схожа, можно провести какие-то параллели – хотя в римо-католической церкви это все выстроено жестче, мнение папы в вероучительном вопросе не оспаривается. Что касается православия, то наша жизнь устроена таким образом, что каждый вопрос, который поднимается на архиерейском или поместном соборе, является предметом дискуссии. Я помню, например, горячую дискуссию о причислении к лику святых Дмитрия Донского. Потом была очень неоднозначная дискуссия, очень долгая, по поводу причисления к лику святых членов царской семьи. И мнения были неоднозначные. Ныне покойный владыка Николай Нижегородский не принял тогда почитания царской семьи, но это было его личным делом и никоим образом не сказалось на богослужебной практике возглавляемой им епархии. В главном единство, в спорном свобода, во всем любовь (Блаженный Августин). Потом идем к голосованию, принятию решения простым поднятием руки. Решение большинства становится общецерковным и уже сомнению не подлежит. Это закон. Поэтому мы свободны в дискуссии, можем иметь какое-то частное мнение по тому или иному поводу, но как большинство решило – значит, так считает церковь. Если кто-то не будет подчиняться общему решению, то поставит себя вне церкви.
– Существует убеждение, что чем выше уровень культуры человека, тем более он склонен к сомнению в тех или иных догмах, ему ближе самопознание. Например, по литературной версии Байрона Каин был жестоко наказан не за убийство брата, а именно за то, что усомнился в справедливости тех или иных вердиктов Бога. Любая же религия основывается на слепой вере. Исходя из такой логики Церковь не должна быть заинтересована в повышении культурного и интеллектуального уровня своей паствы. Насколько, с Вашей точки зрения, такие рассуждения ошибочны?
– Они в своем корне принципиально ошибочны. По одной простой причине. Во-первых, вера никогда не была слепа и не противопоставляла себя науке. По сути, вера и наука – это два крыла развития человечества. Мы говорим, что духовные сущности – начала. То есть, вопросы веры являются первоосновой, делают человека человеком и делают жизнь человеческую осмысленной. А наука – это опыт человеческого развития на земле, она лишь приоткрывает тайны природы, а человечество накопленный опыт использует себе на благо – что не входит в противоречие с вопросами веры в Бога. Ни один ученый не может отрицать Бога, какой бы точной наукой он ни занимался. Например, и Ломоносов и Дарвин восторгаясь своими открытиями, говорили: «Чем больше я углубляюсь в науку, тем более познаю премудрость Творца». Почему? Потому, что само по себе это возникнуть не могло. У меня свой личный маленький вопрос есть: почему столь бездушная и безумная природа создала такие совершенства, как этот мир и человек? И почему умный человек за многотысячную историю развития не может сотворить себе чего-то подобного? Человек упорно хочет стать бессмертным, но это смешно, потому что Бог его уже создал таковым – однажды вызванный из небытия, он никогда не умирает. И свои опыт и знания он несет в жизнь вечную, где будет жить вместе с Богом. но многие люди думать об этом не хотят, упорно твердят: «Да нет, мы и на земле построим это все». Призрачный коммунизм строили уже, так? Сейчас новые утопии появились: «Вот, через пятьдесят лет будут созданы запчасти для человеческого организма и мы, наконец, станем жить вечно». Не лучше ли жить нормальной жизнью, иметь своих детей как продолжение, заложить в них самое доброе, и уйти к Творцу? А не превращаться в таких механических животных, которые думают только о вопросах своего материального обеспечения. Земля – понятие ограниченное, и ресурсы земные тоже. Мое мнение, что любые утопические взгляды – антинаучны, они основаны как раз на безверии – Бога нет, веры нет, человек смертен. И поэтому тот, кто говорит, что знания мешают вере, абсолютно не прав, все обстоит как раз наоборот.
– Владыка, простите, но все же, каково ваше мнение по поводу толкования библейских сюжетов Байроном?
– Байрон в течении жизни бросал вызов своему времени. Его воспринимали как гения в поэзии, как гения-мыслителя. Но вместе с тем имело место его личное больное мироощущение. Потому до сих пор мы не готовы принять толкование свободы, как произвола. А Байрон именно так ее и понимал. Он нарушал закон, нравственность, он делал все, что хотел. Даже подвергал своих близких людей смерти – это общеизвестные факты. Безусловно, он талантливый писатель, с его творчеством надо знакомиться. Но приводить в пример его толкования библейских сюжетов не стоит. Мне кажется, Байрона все-таки мучила совесть, поэтому ему необходимо было выстроить себе какую-то духовную платформу для того, чтобы оправдывать те ошибочные поступки, которые он совершал.
– Насколько известно, в свое время в церковной среде была серьезная дискуссия по поводу фильмов «Последнее искушение Христа» Мартина Скорсезе и «Страсти Христовы» Мэла Гибсона. Смотрели ли Вы эти фильмы? Если нет, то почему? А если да, каковы Ваши личные впечатления от них?
– Фильм «Страсти Христовы» я пробовал смотреть, но не смог осилить до конца. Мне, как верующему человеку, чужд замысел этой картины. Показано много мучений, много плотского чувстования, много крови. Говорят, что этот фильм востребован нашими современниками во всем мире. Но если так, то это свидетельствует лишь о том, что люди огрубели настолько, что вот только какая-то сверхнатуральная жестокость может привлечь их внимание. Это ошибочно, это нехорошо. Потом ведь такие фильмы, по сути, повторяют ересь о том, что Христос был обычным человеком – как и все остальные. Лишь потом, дескать, особая благодать божия на него сошла, и тогда он совершил свой искупительный подвиг. Вот эти фильмы и работают в ключе нашего времени. Сегодня уже стало привычным, что мы становимся свидетелями, в первую очередь, скандалов – коррупционных, сексуальных, еще каких-то. Нам настойчиво внушают с экранов развенчивая идеалы или лидеров: «Смотрите, смотрите, вот этот вор, этот преступник, вот это блудник, вот еще, вот еще…». А в результате получается, что у нас нет вообще моральной основы, на которую мы можем ориентироваться. И что самое печальное, также посягают и на Христа. «Христос – он простой человек. Ему были присущи все страсти, которые были раньше и которыми мы живем сегодня. Вот посмотрите». Этими методами стараются человека отвлечь от Бога, увести его от Бога, сказать: «Зачем тебе какая-то духовная сущность, зачем самоуглубление, зачем анализ своих поступков? Живи настоящим, Христос был такой же, как ты, грешник, только ты этого не знал, а мы приоткрыли». Вот в чем дело, и это печально.
– Владыка, спасибо вам за содержательную беседу.
– И вам спасибо. Хочу сказать, что у вас очень интересное издание. Дай Бог, чтобы оно в таком же ключе развивалось.
Олег Котин
Фото Андрея Парфенова
