Встретившись с Маршаком после совещания по детской литературе, Горький спросил, лукаво улыбаясь: «Ну что, позволили, наконец, разговаривать чернильнице со свечкой?» И добавил: «Сошлитесь на меня. Я сам слышал, как они разговаривали. Ей-богу!»
В 20-е годы прошлого века практически все советские совещания по детской литературе были похожи друг на друга как близнецы. К примеру, в одной из сказок Маршака герой, объевшись мороженым, замерзал у всех на глазах. В самый разгар лета на улице города вырастала снежная гора и кругом начинала шуметь метелица. «Какой улицы? Какого города? – без тени юмора вопрошали критики «Мороженого». – Ведь улица-то наша советская, и город советский!» Город, без сомнения, был советский. Иначе вдобавок ко всему писателя не критиковали бы за то, что в «Багаже» аж целых восемь раз упоминается, вкореняясь в детское сознание, классово чуждое слово «дама». Патриотические настроения критиков противостояли «буржуазной» смелости Маршака, переводившего сказки с английского языка, к примеру, «Дом, который построил Джек».
В те годы революционные демократы-литераторы, в число которых входили Самуил Маршак, Максим Горький и Корней Чуковский привнесли значительные изменения в детскую литературную жизнь. До сей поры над детскими книгами работали, в основном, ремесленники, не добившиеся успеха в литературе для взрослых. По воспоминаниям Маршака, авторами детских книг становились либо аккуратные и серьезные дамы, систематично пишущие книги из «институтской и псевдодеревенской жизни», либо мизантропы-алкоголики, таскавшие в своих карманах измятые книжки в цветных обложках с картинками.
Изменению ситуации поспособствовала личная инициатива Маршака, организовавшего детский журнал «Новый Робинзон». Безызвестные на тот момент писатели приносили своих «первенцев» на суд редколлегии журнала. Задача штатных сотрудников заключалась в том, чтобы за строчками привычных стихов о пионерских буднях разглядеть проблески дарования и помочь авторам этих рукописей определить свое призвание и свой голос. Илья Маршак, младший брат Самуила Яковлевича, известный под псевдонимом Ильин, сравнивал работу выращивания молодых дарований с работой селекционеров. Маршак любил и умел угадывать молодые таланты. Благодаря ему советской литературе стали известны имена Чарушина, Бианки, Гайдара, Хармса, Заболоцкого и многих других. А когда Алексей Толстой предложил редакции перевод «Пиноккио» итальянского писателя Коллоди, Маршак убедил его дать вместо перевода свой вольный поэтический пересказ чудесной истории деревянного человечка. С не меньшим вниманием Маршак относился и к развитию научно-художественной книги для детей. Он работал с водолазами, охотниками и физиками, стремясь ввести в круг детского чтения литературу, стимулирующую к труду и творчеству. Независимо от жанра, Маршак ждал в редакции новых авторов в любое время суток. Б. Галанов в биографической книге «С.Я. Маршак. Жизнь и творчество» вспоминает писателя таким: «Иногда поздним вечером в квартире далеко не самого знаменитого автора раздавался телефонный звонок, Самуил Яковлевич своим характерным голосом говорил: «Голубчик, приезжайте, а?.. Сейчас, да, сию минуту. Не мог раньше. А мне же интересно. Везите все, как есть, почитаем. Скорее, дорогой мой, жду…»
Принципы работы редакции «Нового Робинзона» шли вразрез с нормами советской критики. Маршак и его последователи были убеждены в том, что детская книга должна и может быть делом высокого искусства, не допускающего никаких скидок на возраст читателя. Более того, Маршак был уверен, что дети читают внимательнее взрослых – соответственно, к содержанию книг они предъявляют свои особые требования и умеют черпать из литературы новый для себя опыт. Детская книга должна быть открытием мира для ребенка, должна расширять его знания о земле и людях, воспитывать в нем нравственность, прививать любовь к родному языку, вкус к поэзии. «Мы должны дать человеку мировоззрение бойца и строителя, дать ему высокую культуру», – говорил Маршак. К детским книгам писатель предъявлял требования, ничуть не меньшие, чем к взрослым. Он требовал чистоты и строгости стиля, логики построения, новизны и доступности материала, игровой действенности, динамичности образа, словесной изобретательности, подлинности чувств и большого обобщения. Дети живо откликались на действие в книге, на юмор, на песенный и плясовой ритм. Однако советские критики придерживались другой позиции. Поэтому на тот момент повести либо скатывались в унылый натурализм, и тогда у них не было ни задачи, ни размаха, ни чувства времени; либо взлетали в лжеромантические туманы, теряя всякую почву, всякое подобие материала и фактов. В книге «О большой литературе для маленьких» Маршак пишет: «…лучшая часть нашей детской литературы, возникшей после революции, рассчитана на ребят, растущих не в теплице, а на вольном воздухе».Стремление Маршака к шутке и к возрождению сказки (по сути, к развитию образного мышления у маленького читателя) принимались критиками прохладно. Известно, что некоторые из них считали необходимым и вовсе исключить сказки из детского чтения.Маршак отстаивал сохранение этого жанра в неизменном виде, потому что теряя подлинность, сказка вместе с тем теряла и свои бытовые черты, свой ритм и фабулу. В той же книге «О большой литературе для маленьких» есть наглядный отрывок о том, каким упрощениям подверглась сказка в СССР, и к какому хаосу повлекло такое неаккуратное обращение с литературой: «Сказочные существа сделались безработными, безродными, бездушными и безличными, превратились в блестящие и дешевые вороха елочных украшений. В их пеструю и беспринципную компанию попали заодно и ангелы, которых лавочники и лавочницы наделяли своими чертами – самодовольством и румянцем. От близкого соседства все персонажи сказок перепутались. Хитрые и злые русалки стали похожи на кротких ангелов, у ангелов выросли стрекозиные крылья, как у эльфов, тролли и гномы начали разносить по домам подарки для добрых детей, как это обычно делал рождественский дед».
Когда в 1929-1930 годах на редакцию ополчились соединенные силы рапповцев, Горький выступил с гневной статьей под названием «Человек, уши которого заткнуты ватой», где обратился непосредственно к педагогу и председателю Комиссии по детской книге – некой Евгении Флериной. В частности, Горького возмутила ее статья, опубликованная в одном из номеров «Литературной газеты». Здесь Флерина утверждала, что «тенденция позабавить ребёнка – дурачество, анекдот, сенсация и трюки даже в серьёзных общественно-политических темах – есть не что иное, как недоверие к теме, неуважение к ребёнку, с которым не хотят говорить серьёзно о серьёзных вещах». Не желая оставаться в долгу, Горький опровергнул ее слова. Он был убежден в том, что ребенок наравне со взрослым имеет право слушать «анекдоты о царских министрах народного просвещения» и о попах. А затем писатель очень хлестко ставит педагога (!) на место: «Если б Флерина относилась к детям действительно серьезно и продуманно, она не решилась бы отрицать за детьми права забавляться». Вспомним, что и Пушкин, и Лесков учились русскому языку по песенкам и сказкам своих нянь. Так что именно словесная игра позволяет ребенку постигнуть настоящий дух родного языка. Еще публицист и литературный критик Николай Шелгунов писал: «Детство есть та великая пора жизни, когда кладется основание всему будущему нравственному человеку». Довольно трудно спорить с литературными авторитетами. Кстати, современные педагоги и психологи доказывают, что до десятилетнего возраста потребность в шутках и играх у человека биологически законна. И только выполнение этой потребности гарантирует гармоничное взросление человека, который в дальнейшем будет выбирать наиболее сложную литературу и читать книги осмысленно. Развитое воображение и способность интуиции могут помочь в усвоении новой информации. Горький и Маршак стремились к воспитанию «мастеров, а не чернорабочих культуры», разница между которыми очевидна и актуальна и на сегодняшний день.
Ксения Гезенцевей
