Создатель фантастического интерьера исторического здания воронежского театра Драмы, талантливейший художник и дизайнер Юрий Купер возвращается в Воронеж. В cередине ноября он даст несколько мастер-классов в воронежском художественном училище и академии искусств, потом откроет свою персональную выставку, а затем на сцене восстановленного им театра будет петь. Да, этот неугомонный разносторонний и талантливейший человек мира предстанет еще в одном своем (и непривычном пока для воронежцев) облике – эстрадного певца. Дело в том, что Купер на досуге пишет стихи, причем, весьма недурные. Стихи эти поразили воображение известного российского певца и музыканта Александра Маршала, который, увлекшись стихотворным творчеством Купера, создал у себя в студии несколько полновесных альбомов, выступив в качестве композитора, аранжировщика и бэк-вокалиста. Пока эти песни для зрителей еще ни разу не исполнялись, дуэт Купера с Маршалом в Воронеже – всероссийская премьера необычного музыкального проекта. Но чем же занимается ныне Юрий Купер – в свободное от музыки время?
По заказу Большого театра, Купер создает иллюстрации к партитуре «Лебединого озера». Это подарочное издание, всего 15 экземпляров. Раритеты отпечатают в издательстве Петра Суспицына «Редкая книга из Санкт-Петербурга. По признанию Юрия Леонидовича, он всегда мечтал поработать с «Лебединым озером», а тут ему дали полный карт-бланш. Музыка Чайковского очень романтична, она атмосферная, пейзажная, и здесь визуально важнее всего отражение – как на поверхности воды или блестящей поверхности рояля. Кроме того, тема мифологической эротики (женщина-кентавр, русалка, полуптица-полуженщина) – это эстетически интересная идея превращения, совмещения, освобождения, что и выливается в образ женщины-лебедя.
Выбранная художником черно-белая стилистика сродни фотографии, гравюре. Сейчас идут обсуждения с издателем о количестве черно-белых оттисков, об оттенках черного и белого в создаваемой графике.
Помимо этого для всемирно известного актера-мима, клоуна, автора и постановщика множества шоу Вячеслава Полунина художник создал образ нового театра – это идея сказочного шапито. Полунин после посещения Воронежа позвонил Куперу и сказал, что был с женой в восстановленном здании воронежской Драмы, он в полном восторге от работы Юрия Леонидовича, такого он нигде (в том числе, в Европе) не видел. Поэтому мечтает, чтобы обликом его нового театра занимался именно Купер. Юрий Леонидович согласился помочь, хотя до сих пор не уверен, что у Полунина получится осуществить свой проект. Строить ведь свой театр великий мим хочет в России, в Петербурге – а это значит, что вопрос – найдутся ли на строительство деньги – пока остается открытым.
По заказу архимандрита Тихона (Шевкунова) – наместника московского Сретенского мужского монастыря, ответственного секретаря Патриаршего совета по культуре, Юрий Купер создает храм – разумеется, с соблюдением всех православных канонов, но со своими эстетическими привязанностями. По признанию Юрия Леонидовича, ему не близок «пряничный» стиль – например, как храм Василия Блаженного, по мнению художника, доминирующей чертой внешнего облика православных храмов должна быть аскетичность. У новой церкви Сретенского монастыря есть характерная деталь – иконостас вынесен на наружную стену, чтобы можно было проводить службы на открытом воздухе. Кстати, это будет не просто храм, а еще и памятник новомученикам периода репрессий против церкви. Сейчас строительство на подготовительной стадии – чертятся планы, проектируются подземные помещения, сносятся строения, мешающие закладке фундамента. К интерьеру еще не приступили.
Совсем иное дело – храм, который Юрий Купер спроектировал по просьбе Александра Орлова, российского посла во Франции – для Православной церкви в Париже. Архитектурная концепция этого сооружения требует понимания окружения – во всех смыслах. Поставить просто традиционный русский храм в Париже на фоне Эйфелевой башни – это будет явный диссонанс с окружающей стилистикой, значит, надо делать так, чтоб само здание стало частью архитектурного ансамбля центра Парижа. Поэтому, по замыслу Купера, у парижского православного храма должен быть стеклянный купол с золотым напылением, а фактура самого здания должна перекликаться с башней Эйфеля. Реакция мэра Парижа на работу Купера пока неизвестна.
Олег Котин
Вероятно, XX век — во всяком случае, в искусстве — еще не закончился. Столетия обычно не начинаются по календарю, и нынешняя культура и корнями, и художественным вкусом, и самой своей сутью живет в пространстве сотворенных в прошлом веке понятий. Усталые споры догорают на прежних ристалищах, фанатики постмодернизма давно идут по кругу, сенсации все чаще оборачиваются рутиной, критика покорствует моде — господству «мелких, но сильных законов, от которых не властны оторваться и сами порицатели их». Культ коммерции безоговорочно осужден и повсеместно принят. Отказавшись «бесплодно спорить с веком», можно встать на сторону традиции, устремиться в банальный mainstream или заменить искусство декларативной позицией, изобретательством, а то и впасть в унылый негативизм.
К счастью, есть (их очень немного) современные мастера, способные сохранить себя и внушить надежду изверившейся публике и критике. Могущество искусства Юрия Купера в первую голову определяется именно его независимостью, дистанцированностью от того, что думают и делают другие. Нет, он отнюдь не вне глобальной художественной плазмы, он принадлежит своему времени. Но и время принадлежит ему, он — партнер эпохи, а не ее данник.
Купер прошел основательную традиционную школу. Известное изречение китайского художника-мудреца Ши-Тао – «Познав правила, преуспеешь в изменениях» — это о Купере. В любой его даже самой радикальной, экспериментальной работе — строгая профессиональная основа, отличный и виртуозный классический рисунок.
Юрий Купер занят отнюдь не утверждением своих позиций, но искусством – и только им. «Двух станов не боец, но только гость случайный», он, разумеется, далек от официального искусства, но свои убеждения доказывает исключительно качеством и содержанием своего творчества. Он готов верить только себе, словно бы согласно завету Киплинга: «…верить в себя, когда все в тебе сомневаются…»
Творчество этого мастера настолько очевидно устремлено в будущее, в нем столько открытий (притом, что ничто из накопленного не утеряно, не растрачено), что впору думать о начале нового прорыва в иные пластические и философские пространства. Умение смотреть в будущее сквозь призму прошлого — это рождает истинно современное искусство. А именно так работает Купер, его ассоциативная память насыщена знанием былых художественных исканий, открытий, ставших классикой. И в диалоге с ним грядущее обретает в произведениях мастера непреходящую ценность сегодняшнего искусства.
Немало уехавших в тоталитарные времена художников ныне работают в России, но все же их искусство остается искусством русской эмиграции, почти неизбежно связанным с корнями, глубоко уходящими в минувшее, в неизжитые трагедии, в трудные диалоги с советским прошлым.
Ничего этого у Юрия Купера я не вижу. Он принадлежит миру, как мир ему, а российские истоки — лишь благотворная составляющая его счастливого космополитизма. Говоря без пафоса, Купер стал европейским художником, огранив этим сформированные в России профессиональные навыки и манеру мышления.
Вот цикл пушкинских иллюстраций — королевский портал в художественный мир Юрия Купера. Как мыслящий и современный художник, Купер отлично понимает, что иллюстрировать «Маленькие трагедии» вообще и «Моцарта и Сальери» в частности — задача столь же бессмысленная, сколь и невыполнимая. Даже Врубель, в сущности, создал не более чем цикл великолепных рисунков на пушкинский сюжет, демонизировав, но не раскрыв его.
В литографиях Купера нет сюжетов, их не привязать к конкретной строке Пушкина. Это мир вещей, среди которых разворачивается действие трагедии, вещей, оборачивающихся сложным потоком ассоциаций. Все эти кубки, кружева, драгоценности, тисненые переплеты — предметы изысканные, даже способные стать и прельстительной банальностью — на листах Купера делаются живыми свидетелями и толкователями происходящего. Они отчуждаются от своей первородной эстетики и становятся персонажами драмы, зловещими и прекрасными, участвующими в спектакле с неумолимостью хора античной трагедии. Они аккомпанируют судьбе, они — ее символы и знаки, оставаясь одновременно и материальной средой, в которой разворачивается действие. Тревожная и музыкальная гофманиада не только пропитывает изображенные вещи, но владеет их фактурой, несущей в себе нечто грозное и болезненное, словно и впрямь пропитанное ядом, «последним даром Изоры».
По отношению к искусству Юрия Купера слово «гофманиада» — не только и не столько обычная метафора, сколько определение глубинной сути его поэтики. У Гофмана видимое, реальное и ведомое естественным образом заменяют друг друга. У Купера подобные метаморфозы в порядке вещей, но они обладают добавочными пластическими и ассоциативными смыслами. Дело в том, что художник воспринимает мир сквозь особый кристалл, в гранях которого причудливо изменяются и преображаются видения собственной его иконосферы. Изображение изображенного, многократная рефлексия, словно «картинный зал души» Гессе с множеством странных – то расколотых, то, напротив, украшающих мир – зеркал.
Если он пишет город — будь то Венеция, Петербург или Нью-Йорк — это не просто урбанистические виды, но сгущенная до взрывной силы одушевленная материя, сотканная из воспоминаний, ассоциаций — литературных, художественных, философических. Мнится, не просто воспоминания и книги, но потаенные ритмы прозы Павла Муратова, Пушкина, Гоголя, Джона Дос Пассоса пульсируют в художественной ткани картин. При этом художник обладает поразительной способностью «на ноже карманном найти пылинку дальних стран», иными словами, сделать частность входом в иную вселенную.
Здесь неизбежно отступление. У истоков искусства Купера — особенно его работы в области керамики и ювелирных украшений — стоит, несомненно, высокий модернизм. Искусство, еще с тридцатых годов минувшего века вобравшее в себя новые коды авангарда и подчинившие их индивидуальной маэстрии и стилистике; искусство, отточенное знанием и вкусом, свободное от фанатизма и даже от обостренной пластической индивидуальности.
У Купера же — это еще и интеллектуализм, отчасти близкий «Игре в бисер» Германа Гессе. И — поразительное, едва ли имеющее аналоги чувство фактуры, умение создавать поверхность, пластику, красочный слой, несущие в себе самостоятельную и тончайшую художественную ценность. Там, где его прославленные предшественники довольствовались находкой, дерзостью по-новому показанного объекта, Купер синтезирует художественный жест с тончайшей, достойной старых мастеров материализацией этого жеста.
Предметы, сотворенные или изображенные Купером, сохраняют зыбкость произведений, творимых прямо сейчас, на глазах у зрителей.
Мир художника построен на вечном хороводе метаморфоз, на перетекании воображаемого в реальное, изображенного — в материальное, материального — в собственную аллегорию. Его образы — предметы, пейзажи, цветы, плоды — подобны Протею, этому неуловимому и вещему эллинскому старцу, меняющему обличья ради сохранения тайного знания. Явления мигрируют из искусства в предметность и обратно.
Постоянный парадокс Купера — превращение мелкой обыденности в драгоценное видение (спичек или гвоздей — в уникальную по художественной и материальной значительности брошь). Это сродни суждению феи Берилюны из «Синей птицы» Метерлинка: «Все камни одинаковы, все камни драгоценны: человек видит лишь некоторые из них». Но Купер идет дальше, предмет, изображенный на картинной плоскости, неизменно спорит своей ценностью с любым бриллиантом, а художник, в свою очередь, «обрамляет» камень, вставленный в брошь, «веществом» своего искусства.
Естественно, что и масштаб дарования, и природа искусства Купера требуют совершенной универсальности: от библейских сюжетов до разбитого окна на снегу, от живописи до керамики, от театра до ювелирных, филигранно выполненных вещей.
Священное Писание — издревле источник тем, сюжетов и размышлений для художников всех времен и народов. Не стал исключением и Юрий Купер, создавший иллюстрации к «Книге Иова».
«Книга Иова» — одно из самых философических, глубоких и трагичных произведений, включенных в Священное Писание, произведение, с давних пор комментируемое и многократно интерпретированное. Сделать иллюстрации к подобному сочинению в XXI столетии — жест мужества и мудрости, достойный всяческого уважения. Тем более — художественный результат стал настоящим событием.
Юрий Купер изображает не эпизоды жизни, не «страсти по Иову», не даже историю мучительных искушений, но те искры реминисценций, воспоминаний, образов, что рождаются при соприкосновении текста и визуальной памяти зрителя. Ворожба художника словно бы делает видимым процесс чтения, фиксирует мысль и волнение и художника, и его зрителей.
Невесомое перо, присутствующее в изображениях, словно камертон и волшебная палочка, открывает магическую оптику восприятия листов, которые в глубинной своей философской сути заставляют вспомнить гравюру Дюрера «Меланхолия».
Художник добился именно того, о чем он, по собственному признанию, мечтал, работая над книгой: чтобы «у читателя возникало ощущение, что он листает нечто созданное не сегодня, и даже не вчера, чтобы у него возникало ощущение, что эта книга существовала всегда, вечно».
Я бы добавил, что эта книга создана сегодня и для будущего, но создана именно так, словно художник добыл ее из только ему ведомой вечности.
Купер не мог бы, разумеется, стать самим собой и без театра — начиная с оформления собственной пьесы. Его мир театрален, ведь за самым сдержанным и скупым натюрмортом таится второй, игровой план, отзвук печали или иронии, присутствие игры, как в фильмах Феллини. «Персонажи» его искусства (даже просто вещи) всегда отчасти актеры, участники его собственной, далеко не всегда веселой commedia dell’arte.
И, скажем, «Кармен» в интерпретации Купера становится новым прочтением не только оперы Бизе, но и текста Мериме. Тысячью нитей связанная и с французской стилистикой, и с «веществом», с ощущением Испании и современным ее видением, сюита работ для постановки знаменитой оперы — это еще одна вселенная Купера, достойная особого разговора.
Набоков писал о «парчовой прозе» Бунина, в 1920-е годы любили выражение «гул холста». Забытые и высокие эпитеты вызывает в памяти искусство Юрия Купера, которого — как странно может показаться — мы еще только начинаем воспринимать в его истинном значении и масштабе.
Михаил Герман
