Феномен гламуризации и профанации траура.
Встреча этих двух огромных миров была неизбежна. Смерть не исчезла с наступлением новейшего времени; она осталась той же самой, какой и была с Адамовых времен – непостижимым ужасом, проклятьем, нависшим над человеком. Зато информационные технологии сделали рывок и достигли немыслимого уровня распространения, покрыв собой все разумное пространство человеческой жизни. Явная асимметрия: консервативная смерть и прогрессивные медиа. Однако вынужденное взаимодействие этих совершенно разных феноменов отныне определяет специфику современности. Но как?.. Философ Владимир Варава полагает, что знает ответ.
[su_dropcap size=»4″]О[/su_dropcap]чевидно, что медиа – это просто реальность и необходимость технологизированного информационного постиндустриального общества. Причем же тут смерть? [su_highlight background=»#e842d9″]Медийное пространство современной культуры – это, по сути дела, и есть сегодня культура как таковая, культура по преимуществу. В её власти находится практически всё. И как в иные времена христианская церковь определяла собой полностью человеческую жизнь, так ныне медиа выполняют ту же функцию. СМИ сегодня, ни много ни мало, религия, в каноны которой можно не верить, но не считаться с которой нельзя.[/su_highlight]Естественно, что смерть как один из наиболее существенных факторов человеческого бытия не могла остаться вне зоны контроля и воздействия со стороны медиа. В иные времена, несмотря на свою всеобщность и универсальность, смерть всё же была спрятана в анклавы частной жизни; знали, как с ней общаться, лишь профессионалы – священники и врачи. Конечно, философия, чаще литература прибегали на помощь лишь в крайних случаях – когда медицина и религия оказывались беспомощными и требовались интеллектуальные, этико-эстетические усилия в осмыслении смерти. Философия давала утешение, которого не могла дать религия. Поэтому «Утешение философией» – своего рода философский «бренд» на все времена, раскрывающий метафизическую её силу. Однако такое интеллектуальное гурманство могла себе позволить лишь культурная элита; массы никогда не были обременены проблемой смерти, удовлетворяясь апелляцией к народной религии или к законам природы.
В эпоху глобальной коммуникации и развития информационных технологий ситуация радикально изменилась. Менялись, с одной стороны, возможности информирования людей, а с другой – духовная ситуация времени, поскольку на передний план выдвинулись ценности материального порядка. Поскольку от смерти с помощью научно-технических средств избавиться не удалось (хотя иммортологический порыв был), то оказалось, что с ней что-то нужно делать, то есть как-то говорить и показывать человеку (уже массовому человеку!), отвыкшему от рефлексии и привыкшему к комфорту. И во многом это привыкание к комфорту, жажда наслаждений непосредственно связаны с особым отношением к смерти, возникшем в современном мире. «Наслаждение – производное смерти, а не уход от неё», – говорит Джон Фаулз, описывая потребительскую ментальность западного общества.
Далеко не последнюю роль в трансформации традиционного отношения к смерти сыграли именно средства массовой информации. Если окинуть даже поверхностным взглядом современное медийное пространство, то легко можно увидеть, что оно наводнено, переполнено различными образами смерти. Современные медиа, без преувеличения, это «фабрика смерти», которая воплощена в бесконечных формах. Можно только коснуться наиболее распространенных средств, в которых проявлена специфика медийного дискурса смерти. Это, прежде всего, информация (новости), кинематограф (сериалы, боевики, фильмы-катастрофы), ток-шоу, популярная психологическая литература и так далее. Здесь везде смерть присутствует так мощно и зримо, что по сути дела остаётся, как это ни парадоксально, незамеченной современным потребителем культуры. [su_highlight background=»#e842d9″]И поскольку власть медиа почти что абсолютна, то она сформировала свой собственный канон восприятия смерти, который так же силен, как был силен и жгуч образ загробной жизни в средневековых картинах Ада.[/su_highlight]
Самый большой парадокс, граничащий с какой-то предельной иронией, заключается в том, что современный человек ничего так не боится, как смерти и боли, всячески избегает душевных и, тем более, физических страданий, и в то же время именно об этих вещах более всего говорят СМИ. Как понять и объяснить этот парадокс, эту моральную перверсию современного общества?
Самый простой ответ лежит на поверхности. Смерть – это самый возбуждающий фермент для масс-медиа; ничто так не работает на сенсационность (журналистский хлеб), как рассказ о катастрофах, несчастных случаях, криминальных происшествиях, террористических актах, военных действиях и так далее. Везде, где в сюжет вклинивается смерть, успех почти что гарантирован; здесь не требуется мастерство в подачи материала или какие-то особые мыслительные операции – достаточно одного упоминания о происшествии, и всё.
Пассивные потребители информации, приученные СМИ к духовному и нравственному инфантилизму, с удовольствием поглощают тонны этой смертоносной информации уже почти с безликим равнодушием – особо не возмущаясь, не поражаясь, не огорчаясь. Поскольку невозможно отреагировать на все вызовы смерти в современном мире, то у обывателя возникает сидром привыкания к несчастьям, в котором может сохраняться эмоциональное возбуждение при полном нравственном нечувствии к случившемуся. Нравственная реакция – это не психоэмоциональный всплеск, но деятельное соучастие в чужом горе, которое просто невозможно в данном случае. Поэтому СМИ бессовестно эксплуатируют тему смерти на различный лад, не боясь никаких последствий. Совершенно не преследуя цели искоренить зло и усовершенствовать моральную ситуацию в обществе, они преследуют лишь одно: сделать максимально эффективным информационный вброс.
Творцы информационной индустрии позаботились о том, чтобы стерилизовать наше сознание, начисто лишив его философской рефлексии и нравственного переживания. Если посмотреть на исторический аспект появления медийного дискурса, то станет очевидно, что это победа обыденного мышления в истории и культуре. Изначальный и непрекращающийся конфликт философской истины с «мнением толпы» (от Гераклита до Ницше и Хайдеггера) закончился полным триумфом обыденного сознания. Современный немецкий культовый философ Петер Слотердайк в своем интеллектуальном бестселлере «Критика цинического разума» очень точно охарактеризовал эту ситуацию: «Масс-медиа могут говорить обо всем, потому что они окончательно отбросили тщеславную затею философии – понять то, о чём говорится. Они охватывают всё, поскольку не схватывают и не понимают ничего; они заводят речь обо всём и не говорят обо всём ровным счетом ничего. Кухня масс-медиа ежедневно подает нам густое варево из бесконечно разнообразных ингредиентов, однако оно каждый день одинаково на вкус».
Потребив тонны информации, человек, в сущности, не меняется – он остается на том же самом уровне интеллектуального, нравственного и эстетического развития. Нет, он меняется: чем более осведомлен о происходящих мире событиях, тем более невежественен в каком-то фатально неисправимом смысле. Всего того можно было и не знать. Но отдаваясь во власть медиа, доверия им, человек действительно упускает что-то важное и существенное в своей жизни.
«Нулевой уровень интеллекта» средств массовой информации и порождает, согласно Слотердайку, особую форму информационного цинизма – ставить в один ряд, совершенно не смущаясь, события абсолютно различные, прежде всего, по своему моральному статусу. Поэтому в одном ряду оказываются «сообщения о массовых смертях в странах третьего мира по соседству с рекламой шампанского, репортажи об экологических катастрофах – рядом с объявлением об открытии салона новейшей автомобильной продукции». Мало сказать, что это эклектика, — это «аморальное уравнивание различного», приводящее к тотальному обесцениванию всего и, соответственно, к полному безразличию. Цинизм СМИ воспитывает общественный цинизм. Стоит ли потом удивляться дикому понижению общественных нравов, вспышкам жестокости, преступности, перверсивности, с которыми не в силах справиться никакая государственная педагогика?!
Можно, конечно, все это списать на то обстоятельство, что мы сегодня живем в «состоянии постмодерна», по выражению Лиотара, и поэтому лавины совершенно разнородных, не связанных друг с другом информационных потоков, – это нормальное явление для данного состояния. Доля истины в этом есть, поскольку постмодернизм подрывает монополию на истину, исходящую из конечных человеческих представлений и соответствующих им структур. Безусловно, мы не знаем точно и достоверно, в каком мире живем, и поэтому претензии на истину прежде всего со стороны науки и религии необоснованны. Но медийная картина мира претендует на свою истинность, и в ее распоряжении оказываются наиболее мощные средства влияния на человеческое сознание. Однако эта картина настолько вульгарна и примитивна, что просто-напросто не замечается большинством, поскольку его сознание уже «отформатировано» в соответствующем режиме.
Особой силы цинизм достигает тогда, когда смерть, становясь главным информационным поводом, превращается в товар современного культурного рынка. Как товар она теряет всякий смысл, значимость и ценность, что влечет за собой девальвацию человека как такового. И что бы там ни говорили сегодня о ценности человеческой жизни, это все блеф. Вся она сводится лишь к страху ее потери, соответственно, к безопасности и обеспечению комфортного существования, в котором происходит компенсация этого страха.
Страх смерти – это единственное, что сегодня осталось от неё. Но он не сообщает о её ценности и смысле, наоборот, парализует творческую волю и нравственное сознание. Конечно, можно возразить, что страх смерти стимулирует эстетическую креативность, но это происходит в единичных случаях. На массовом уровне он как раз свидетельствует о коллективных неврозах общества, не более того. Смысл ушел – остался лишь один страх и ненасытное желание вновь и вновь испытывать острые ощущения от виртуального контакта со смертью.
О потере духовного и сакрального статуса смерти в постиндустриальном обществе еще в 70-годы XX века говорил Бодрийяр в книге «Символический обмен и смерть». Философ писал: «Это плоская, одномерная смерть, конец биологического пути, расчет по долговому обязательству; человек «испускает дух», словно проколотая шина, содержащее без содержимого, – какая пошлость». Лишившись своего сакрального статуса, смерть попадает в распоряжение тоталитарных структур медиа, где она банализируется, демистифицируется, профанируется. В конечном итоге появляется «индустрия смерти», окончательно нивелировавшая всяческий духовный ее смысл. Общей идеей социума становится личная безопасность.
Только в таком сниженном качестве смерть может участвовать в общем товарообмене потребительского общества. Утратив свой трагический и мистический ореол, она участвует в культурной жизни, которая оказывается перенасыщенной её визуализацией. Профанация смерти осуществляется, таким образом, через её визуализацию. Культура больше не боится смерти, более того, она занимается ее экспонированием, что является показателем нашего времени, которое французский писатель Филипп Морэ назвал «фестивной эрой», а нового человека этой эры – homo festivus («человек праздничный»). В книге «После истории» он пишет: «О смерти больше не принято умалчивать… В общем, смерть в моде. Она процветает… Роскошные салоны ритуальных услуг переживают бум. Гиперфестивная цивилизация больше не хочет держать смерть подальше от глаз да прятать её под землю. Она уже не стыдится умирающих и покойников, как было 10-15 лет назад… факт физического исчезновения сделался менее вопиющим. Этот факт стал объектом фестивизации».
Это удивительное превращение, переворачивание ценностей. Михаил Ямпольский назвал данный феномен «эксгибированием смерти», за которым кроется более фундаментальный страх перед ней. «Вот почему сокрытие смерти происходит в современной культуре именно в форме зрелища смерти», – говорит философ. [su_highlight background=»#e842d9″]Действительно, сегодня можно говорить о более утонченной и рафинированной форме умолчания смерти, которое происходит в форме тотального зрелища и непрекращающегося информирования о ней со стороны СМИ. Парадоксально, но умолчание смерти происходит через информационное сообщение о ней на массовом уровне.[/su_highlight]
Это новое табу на смерть, пришедшее на смену табу на секс, которым характеризовались предшествующие эпохи. Сексуальная революция означает реванш плоти против духа, который уже не имеет достаточных сил, чтобы выдержать натиск ничто. Гиперматериализация современной культуры может быть понята как спасение от ничто через бегство в плоть. Прежние духовные институты культуры не работают. Сегодня лишь психология, эта «властительница умов», помогает человеку пережить своё ничтожество. Но что она может предложить существенного, если считает философскую рефлексию и вообще духовные искания формой невроза мешающими счастливой и успешной жизни?
Образуется замкнутый круг: смерть – медийная культура – психология – невроз – консюмеризм – смерть. В этом бессмысленном круговороте именно СМИ выполняют главную роль: они двигатель, приводящий в действие основной механизм функционирования современной жизни – существование вне смысла. В иной терминологии это называется симулякром, который может быть понят как оболочка плоти без начинки духа. Сама плоть становится духом. Но дух плоти это не плоть духа – он, увы, банально конечен и поэтому подвержен психопатологиям.
Одним из показателей профанации смерти и, соответственно, человека сегодня является феномен гламуризации траура. Изначально траур и гламур взаимоотталкивающиеся величины: второй не может быть траурным, а первый – гламурным. Однако сейчас можно наблюдать, как траур становится все более и более гламурным, поскольку выписывается из своей изначальной трагической ниши и прописывается в медийно стерилизованное эвтаназийное пространство культуры, в котором традиционная скорбь просто-напросто неприлична, поскольку нарушает каноны психологической политкорректности успешного и счастливого человека.
Очевидна коммерческая прибыльность темы смерти в медийной культуре. Воображение, лишенное метафизической основы, готово щедро расплачиваться, лишь бы получить свою витальную дозу смертоносной информации, чтобы создать иллюзию жизни, иллюзию приобщения к ее истинным началам. Но жизнь не игра и не любит фальши, поэтому отбрасывает современного «зрителя» в метафизические глубины одиночества.
Таким образом, профанация, визуализация, цинизм – главные характеристики медийного дискурса смерти, в то же время его «духовные» плоды. Однако так устроен медийный социум, бегство из которого – весьма утопичная перспектива. И большинство довольно именно таким устройством жизни, оно считает, что это нормально и естественно. Разубеждать кого-то в чем-то бесполезно и бессмысленно.
Однако время от времени происходит какое-то прозрение, и тогда душа самого простого обывателя тянется к подлинному, поскольку он человек, прежде всего. Именно это и заставляют забыть медиа – забыть, что человек есть человек. Человек есть человек, а не медийный персонаж. Это важно. Медийная культура заведомо профанирует многомерный и непостижимый образ человека, с его высотами и низинами, и так работает на идеологию. Поэтому СМИ всегда идеологичны, они сами являются главным инструментом цензуры в обществе безотносительно к тому, какая политическая раскраска у власти.
И если вдруг происходит пробуждение у человека, которого стошнило от информационного потока, тогда ему можно обратиться за помощью к философии с её платонической любовью к смерти или к литературе: например, к Платонову с его глубоко интимным и трагическим переживанием и осмыслением смерти и человеческого существования.
[su_highlight background=»#e842d9″]Философия всегда занималась воспитанием души человека, в том числе и правильному (достойному, мудрому, благородному) отношению к смерти. Считать, что она исчерпала себя, и вручить свою жизнь и судьбу в руки масс-медиа нет никаких оснований.[/su_highlight]иллюстрации — Марина Демченко
