Мастер, которого любили все

У меня до последнего времени существовало обывательское убеждение, что любой талантливый художник должен быть вначале не понят окружающими. Эти самые окружающие обязательно должны не давать ему ходу, подвергать гонениям и только после кончины художника, прозрев внезапно, покупать его картины за большие деньги.

Теперь я понял, что это совсем не так. И сейчас испытываю жгучий стыд за то, что до задания редакции ничего не слышал о воронежском художнике с самой большой буквы – Андрее Богачеве. Но, придя в выставочный зал на улице Кирова, у первой же картины замер в самом искреннем восхищении. Натюрморт «Яблочный спас». Яблоки живые, и, клянусь вам, пахнущие свежестью, а за ними – лампадка и Божий лик. Каждое яблочко, каждый листок хотелось рассматривать как отдельное произведение, а в целом картина излучала какой-то мягкий, умиротворяющий свет.

Потом – автопортрет на фоне ленинградского пейзажа. Сразу заметил, что Андрей в шляпе, с элегантной бородой, находится не в центре картины. Он словно подчеркивал: не я тут главный, а – Нева, мостик, старые дома и храм вдалеке с сияющим синим куполом.

А вот – рисунки, композиционные поиски к картине «Прощание славянки». Как долго искал он наиболее выразительное расположение фигур, как по-режиссерски «ставил» эту картину. Богачев искал сокровенный смысл в каждом повороте головы, положении рук. И вот – готовое полотно. За столом – две женские и две мужские фигуры, бесконечно утомленные войной. Про каждую из них можно написать отдельную историю, где лейтмотивом будет тема нечеловеческих страданий и потерь. Но с каким вдохновенным исступлением старик растягивает аккордеон, как проникает эта музыка до самых душевных глубин героев картины. А на столе – опять яблоки, живые, живые…

Андрей Богачев был русским и православным. Бесконечно скромным, творчески одержимым и бесконечно одаренным художником. «Умница и огромный талант» – лаконично, но точно написано в книге отзывов на выставке. Не потому ли у него не было периода непонимания и неприятия? В его работы публика влюбилась сразу, а собратья по цеху приняли его в свой круг безоговорочно. Этому способствовало и то, что он был традиционалист, с академическим образованием. Живые люди, живая природа интересовали его. Знаки, символы и позиция «ищите сами, что я тут имел в виду» не привлекали совсем.

Сначала – художественная школа в Саратове, там же – художественное училище, преподавание, а потом – Ленинград, академия. Дипломная работа – портрет Александра Блока, и сразу – первое признание. В академии его мольберт «почему-то» всегда стоял рядом с мольбертом студентки Валентины, которая поначалу обратила внимание лишь на то, что у студента Богачева по всем предметам только пятерки (получить «отлично» в тогдашней академии было делом почти нереальным). Конечно же, Валентина Михайловна стала его женой, другом, соратницей, а ныне она – главный хранитель его творческого наследия и, кстати, тоже прекрасный художник.

В середине 80-х супруги приехали в Воронеж по распределению. В городе тогда была острая нехватка традиционалистов. Приверженность Богачева к русской реалистической школе, его мастерское владение кистью, трудным «пульсирующим» мазком предопределили признание таланта Богачева в нашем городе, и, боже мой, какой это был правильный выбор!

Тут опять просится обывательский штамп – художник, мол, наверняка работал в тесном, темном подвале при свете тусклой лампочки… Ничего подобного. Я с удивлением узнал, что в нашем городе тогда для художников создавались прекрасные условия для творчества. По специальным проектам строились большие помещения с верхним светом, и одно из лучших было предоставлено Андрею Владиславовичу. Он сразу же, с одержимым вдохновением взялся за кисть, и уже не ленинградские, а воронежские пейзажи Богачева стали разлетаться по миру.

Блестяще образованный, с философским складом ума, очень требовательный прежде всего к самому себе, Андрей Богачев был человеком сложным. Но, понимая свою сложность, он никогда не навязывал ее другим, не боролся ни с кем, не пытался добыть «50 дипломов, подтверждающих, что он знаменит». Он просто творил, карандашом и кистью доказывая, что у него – не звание, а призвание. К этой игре слов добавлю: и признание.

Его любили все – товарищи по творческому цеху, педагоги, руководители, ценители живописи, которые с нетерпением ждали появления каждой новой его работы и, конечно, супруга и верный соратник Валентина Михайловна. Богачеву не нужно было нести куда-то и «пробивать» свои картины, люди за ними приходили сами. Живя, безусловно, непростой жизнью, переживая несовершенство этого мира, Богачев в своем творчестве не приглашал никого грустить вместе с ним. Грусть в его картинах светлая и жизнеутверждающая.

Вот одна из самых значимых работ – военный триптих «Семена не должны быть перемолоты», над которым он работал свыше 20 лет. Родители Андрея хлебнули войны в полной мере, отец Владислав Васильевич Богачев, танкист, от начала до конца прошел Финскую, Отечественную и ехал уже в эшелоне на восток, когда Япония капитулировала. Поэтому эта тема, конечно же, всегда волновала Богачева особенно. Левая часть триптиха – «Бабье лето 1941 года. Мама» – бегущая женщина, прижимающая к груди двух младенцев. Здесь – почти документальное воспроизведение рассказа матери художника – Раисы Григорьевны. Она бежала от войны из Мурманска с двумя детьми, одного из которых уберечь не смогла. Яркие краски ее наряда – в чудовищном контрасте с лицом, на котором ужас и отчаянье. Середина триптиха «В донских ковылях» – убитый солдат в степи. И не воин вовсе, а музыкант. Рядом с ним – листки с нотами и пробитая пулей валторна. И наконец – пронзительный финал «Святое воскресенье». Поврежденный бомбежками храм. А в нем на фоне святых ликов – седой старик, согбенная старуха, и несколько молодых советских солдат после тяжелых боев. Перевязанные раны, автоматы на плечах, но в руках – свечки, и каждый неумело молит о своем… Три картины. Три святые ипостаси человеческого бытия страстно призывает хранить нас художник – Материнство, Культуру и Веру.
Сотни изумительных натюрмортов, пейзажей, портретов, жанровых картин оставил нам Андрей Богачев, ушедший от нас в 2009 году. Его работы – в лучших музеях страны и частных коллекциях. Снобистская Европа, с ее инсталляциями и многочисленными «измами», была сразу же покорена живой правдой, искренностью и мастерством воронежца.

Творил он вдохновенно и сосредоточенно. Ничего не должно было мешать, отвлекать от замысла. Вынашивал эти замыслы долго, за неделю, за месяц, за годы знал, что именно будет писать. Любил, чтобы во время работы звучала музыка определенного настроения. Когда что-то не получалось, естественно нервничал и переживал, но если мазки ложились на холст, как задумано – мог начать пританцовывать. Однажды Валентина Михайловна, чтобы порадовать мужа, принесла в дом букет ольховых сережек. Просто – как восторженная поклонница своему кумиру. А Андрей Владиславович был, конечно, тронут, но в то же время почти рассердился на нее. Дело в том, что он в этот момент был занят другой работой, но ольховые сережки были столь восхитительны, что нужно было их немедленно написать – пока не завяли. В результате получился прекрасный натюрморт, а чудесные букеты, составленные женой-художницей, появлялись и появлялись в доме неизменно…

А еще он любил писать рыбу, это воплощалась в творчестве его любовь к родной Волге и страсть рыбака.
С самого детства был болен Пушкиным. Постоянно перечитывал его книги, изучал жизнь и написал много картин, где изобразил поэта в самые разные моменты его жизни. Лично мне богачевский Пушкин показался очень одиноким, отмеченным печатью будущей трагедии. А были еще портреты Мольера, Бунина, Блока, Столыпина, Петра Великого, Святого Митрофания…

А вот чего Богачев не любил и не умел – это продавать свои картины. Хотя желающие купить их выстраивались в очередь. Еще во время учебы Ленинграде иностранцы постоянно предлагали ему уступить за хорошие деньги этюды «Белые ночи». Не уступил. Но заработка ради – все-таки кое-что приходилось и продавать. Андрей Владиславович говорил: «Мы пишем для того, чтобы у нас были деньги для следующих работ». Но гораздо охотнее он свои работы просто дарил.

К педагогике Андрей Владиславович подходил не менее ответственно и увлеченно. Сначала – в Воронежском художественном училище, а затем – в Воронежской академии искусств. Свыше 20 его питомцев стали членами Союза художников России. Поэтому идея учредить в Воронеже ежегодную премиюимени Андрея Богачева для молодых и одаренных художников мне кажется очень и очень правильной.

С Богачевым произошло самое страшное, что может произойти с живописцем – была повреждена рука. И многие годы он писал свои шедевры, сжимая кисть мизинцем.

У любого художника есть два пути стать известным. Первый – это эпатаж. Заставить говорить о себе любыми средствами, от скандалов до самого дешевого пиара. Но эта пена быстро спадает.

А есть другой, более долгий и трудный путь. Это – учиться думать, рисовать и писать и упорно, упорно работать, ежедневно пребывая в изматывающем творческом поиске. Директор музея имени Крамского Владимир Добромиров когда-то позировал Богачеву для портретов Бунина и митрополита Митрофания, он видел, что это такое – муки творчества Богачева. Щадя натурщиков, себя художник изматывал бесконечно.
Труд, труд, поиск, постоянная неудовлетворенность, снова труд.

Как мне кажется, это должно быть истиной для любого молодого художника. И тогда награда в виде подлинной любви, благодарности современников и потомков обязательно придет. Как пришла она к нашему выдающемуся земляку, воистину народному художнику, живописцу России Андрею Богачеву.

Олег Ласуков