В рамках Второго Международного Платоновского фестиваля проходила выставка альтернативного творчества 1930-х – 1990-х годов из фондов ВОХМ им. И.Н. Крамского «Другое искусство». Здесь был представлен и воронежский художник Василий Белопольский, столетие со дня рождения которого приходится на текущий год. Судьба этого яркого и самобытного живописца складывалась крайне сложно и драматично, а картины, несмотря на оригинальность исполнения и свежий взгляд на мир, редко были включаемы в официальные показы. К счастью, пришло время представить зрительской аудитории и работы, которые являют собой образец эстетического инакомыслия СССР.
Следует сказать, что попытка восстановить для себя черты Воронежа, каким он был до собственного рождения, по картинам большинства воронежских художников очень сложно. Возникает ощущение одностороннего, и очень отстранённого видения. Без труда «читается» та общественная атмосфера, которая царила вокруг, и та череда исторических трансформаций, которая потрясала Воронеж в течение двадцатого века. Но уловить настроение, а тем более эмоциональное присутствие твоих предшественников в повседневном потоке воронежской жизни почти не удаётся. А очень хочется восстановить хотя бы тонюсенькую нить духовной связи с ними, почувствовать лёгкий ветерок из прошлого.
Живописные работы воронежского художника Василия Васильевича Белопольского отличает редкое восприятие жизни. Это взгляд человека, который стремился не придавать социальным факторам действительности основополагающего значения. Факты его биографии настолько жёстко ограничивали возможности выбора между социальной необходимостью и творческой свободой, что поверить в осуществление последнего кажется невозможным. Но это так. По воспоминаниям очевидцев, по сохранившимся «легендам» Белопольский видится мне художником, никогда не совпадавшим по своему внутреннему настрою со временем и пространством. И тем интересней обнаружить в его работах такие интонации и эмоциональные проявления, которые были присущи его современникам, но заслонялись принятыми в обществе нормами и правилами. Белопольский не вписывался в эти ограничения. Он не был бунтарём или активным правдолюбом. Его несовпадение с общепринятым уставом жизни воспринималось многими как слабость недисциплинированного человека. И не в фактах биографии, а в его работах можно найти проявления цельности, силы и неординарности.
Василий Васильевич Белопольский родился в феврале 1912 года в Воронеже. Его детство и юность пришлись на время глобальных социальных потрясений. Семнадцатилетним юношей он поступает в Воронежский художественно-промышленный техникум, где, несмотря на то, что там преподавал А.А. Бучкури, особой свободы творческого изъявления он получить не мог. В учебном заведении уже царили строгие нормы пролетарского искусства. Через год техникум будет закрыт. И своё обучение Василий Белопольский уже продолжит в Саратове. А там юношеский порыв к новому, авангардному, не укладывающемуся в принятые эстетические рамки, даст скоро о себе знать. 26 февраля 1933 года он будет арестован по обвинению в проведении антисоветской агитации и участии в антисоветской организации. Поводом для таких серьёзных выводов стало увлечение поэзией запрещённого Николая Гумилёва. Постановлением тройки полномочного представительства ОГПУ по Нижне-Волжскому краю был из-под стражи освобожден с зачетом предварительного заключения 21 мая того же года. Но своей реабилитации при жизни Белопольский так и не дождался. По решению Саратовского областного суда обвинение было снято через девять лет после смерти художника, только в 1989 году.
По возвращению в Воронеж Белопольский активно включился в работу: и в качестве сотрудника воронежского Музея революции, и члена областного товарищества «Художник». Исполнял агитационные плакаты для «Окон ТАСС», участвовал в региональных выставках. Другого пути реализовать профессиональные навыки в это время найти было практически невозможно. Неудивительно, что особого вдохновения от этой работы, да и от необходимости взаимодействовать с партийными чиновниками Белопольский не испытывал.
Настоящей удачей для начинающего живописца стала дружба с А.А. Бучкури. Возможности общаться и приобретать профессиональные навыки, получать творческую поддержку от художника, прошедшего прекрасную школу И.Е. Репина, продолжавшего лучшие традиции русского реализма, а главное, очень чуткого и отзывчивого ко всему живому и подлинно талантливому, расширяли творческие горизонты Белопольского, способствовали становлению его собственного видения, определяли свободу стилевых поисков. По настоянию учителя Василий Васильевич будет впервые участвовать в 1933 году в выставке художников ЦЧО.
Непосредственное отношение к реальной жизни составляло суть внутренней установки Белопольского. Этим можно объяснить большой и неизменный в течение всего творчества интерес Василия Васильевича к импрессионистам. В противовес позиции большинства коллег, расценивавших увлечение Белопольского живописной манерой Писарро и Моне, как проявление формализма, только Бучкури разделял восторженное отношение молодого художника к «светлой пленэрной живописи французов» и сожалел, что так поздно сумел с ней познакомиться сам. Об импрессионизме, об абстрактном искусстве и других авангардных течениях они говорили часто и обстоятельно. Эти беседы в доме учителя в Скорняжном переулке и само присутствие Бучкури в жизни Белопольского были чрезвычайно важны. Они позволяли молодому живописцу обретать собственный художественный почерк и уверенность в творческих шагах.
Гибель Александра Алексеевича Бучкури летом 1942 г. в оккупированном Воронеже была воспринята Белопольским по возвращению домой через год из эвакуации как утрата едва ли не единственного глубокого союзника по творческим поискам. До последних дней на рабочем столе Василия Васильевича будут стоять найденные на пепелище дома учителя среди битого кирпича и метёлок полыни фарфоровые чашечки фирмы «Виндзор-Ньютон» из-под акварельных красок, которыми любил писать Бучкури. Война унесла очень значимую, практически невосполнимую, часть творческой жизни Белопольского. Были утрачены и многие работы, созданные им до войны при моральной и профессиональной поддержке наставника. Впоследствии Белопольский не раз с сожалением говорил, что фашисты уничтожили (или вывезли) лучшие его картины.
К синтезу академических и импрессионистических приёмов творчества, как Бучкури, всю жизнь стремился и Белопольский.
Василий Васильевич всегда много читал, любил воспринимать творческий процесс как возможность постижения нового. Ещё после окончания Саратовского художественно-промышленного техникума, дважды поступал в Московский институт изобразительных искусств, позднее получивший имя В.И. Сурикова. Выбор в пользу этого вуза был сделан не случайно. Институт связывает духовное родство с Московским училищем живописи, ваяния и зодчества, основанном ещё в 1843 году, и преемственность с ВХУТЕМАСом и ВХУТЕИНом, ставшими творческой площадкой отечественного авангарда. Кроме того, непосредственным инициатором создания института был замечательный русский пейзажист И.Э. Грабарь, а первыми учителями вуза были такие мастера изобразительного искусства, как А.А. Дейнека, А.В. Лентулов, С.В. Герасимов, В.А. Фаворский, А.А. Осмеркин, К.Н. Истомин, Г.М. Шегаль. Сдавал Белопольский экзамены успешно, но не оказывался в числе зачисленных. Старший брат Анатолий объяснял: «Не примут никогда. Ты же сын дворянина, социально чуждый этой власти человек».
А Василий Белопольский никогда не видел себя ни на каком ином поприще, кроме художнического. Но серьёзных заказов почти не получал. Импрессионистические «вывихи» ищущего пейзажиста не укладывались в рамки официального соцреализма. По воспоминаниям дочери Татьяны Битриковой, художник сокрушался: «Предлагают написать портрет Ленина, да что ж я им могу только пенёк, на котором вождь сидел, нарисовать». Соцреализм он презирал и никогда не шёл на сделку с собственными творческими принципами. Воспринимать живопись, как вариант коммунистической пропаганды категорически отказывался. Коллеги по Союзу художников постоянно упрекали Белопольского за мелкотемье, за размытую манеру письма, за неумение понять истинный смысл современной действительности. Творческая невостребованность в течение многих лет начала заглушаться алкоголем. В его каждодневные маршруты от дома до мастерской и обратно надолго прописались заходы в ресторан «Бристоль» или в рюмочную в Первомайском парке.
Он очень остро переживал свою ненужность. Слишком много было обстоятельств, воспринимаемых им как несовпадение личности и времени: дворянское происхождение и советская реальность, творческое стремление к художественному эксперименту и кондовые ограничения соцреализма, поиск эстетического диалога и не терпящий иных точек зрения Союз художников, красота, молодость, энергия и при этом – тяжёлая болезнь, туберкулез.
У истории этого несовпадения есть ещё много свидетелей, помнящих, каким был Белопольский в быту, как выделялся на общем фоне не только своей выразительной манерой одеваться и галантно раскланиваться со знакомыми, но и своей внутренней отстранённостью. А вот историю чувств художника, пожалуй, лучше всего хранят его работы. И, к сожалению, их не так много.
Образ самого живописца, его внутренний мир и реакции на происходящее мне удастся создать только эскизно. Да и то, благодаря воспоминаниям лично знавших его людей. Тонкий психолог человеческих характеров писатель Юрий Гончаров, например, так рисует портрет художника: «У него были очень умные глаза. Мало говорил, много слушал. Создавалось впечатление, что он внутренне готовится к тому, чтобы произнести что-то вслух. Говорил нескладно, но интересно. Ходил в яркой жёлтой блузе. Есть его портрет в этой самой блузе, написанный Хорошиловым. Это очень точный портрет. Именно таким Белопольский и был. Очень умный был человек. И непростой». Среди собратьев по творческому цеху Василий Васильевич отличался своими необычными реакциями на происходящее. «Художники, – продолжает Юрий Данилович, – в большинстве своём народ шумный. Я любил ходить на их перевыборные собрания или выставки – наблюдать эмоции. Там иногда до драк доходило. Так вот, Белопольский во всём этом не участвовал. Стоял в стороне и разглядывал картины. Спросишь, бывало: а вам как, Василь Василич? Ничего не говорит, потом вдруг поведёт бровью, глаз прищурит, уголок губ опустит…Он больше общался не словами, а мимикой… Никогда не выступал на собраниях. Какие бы горячие темы там не обсуждались. Также сядет в сторонке, и глаза щурит…».
По работам Василия Белопольского можно воссоздать живое присутствие города нескольких десятилетий ХХ века, его живое дыхание. Воронеж предстаёт не пафосной панорамой грандиозных социальных свершений, а постоянно преображающейся реальностью. Художника интересуют не монументальная статика знаковых событий советского общества, а едва уловимые, но неизменные колебания и смещения окружающей природы. Люди, включённые в этот порядок, предстают перед нами не как исключительные личности, а как естественное продолжение каждодневного хода жизни. Они органично растворены в вольном пространстве прибрежного донского ландшафта, наполненного светом и теплом, или торопливо переходят вымытую дождём до блеска площадь Ленина, беседуют в трогательных улочках старого города, отдыхают в непритязательных окрестностях воронежского санатория…
Благодаря названиям работ живописца, выстраивается не просто топонимика его пленэров, а сиюминутно схваченная обыденная жизнь воронежцев, живая и привлекательная, постоянно меняющаяся в смене времён года: осень на Проспекте и на Манежной, лето в парке Динамо, зима на Трудовой… Уютные уголки Трудовой, с её зарослями сирени, цветущим каштаном, видами поверх крыш на городские пейзажи – особая любовь Белопольского, сумевшего опоэтизировать в многочисленных работах улицу своей жизни. Его картины сохранили образы Щепного рынка, для Белопольского же был важен повседневный ход жизни, привычный порядок каждодневных забот его современников. В городских пейзажах этого художника важны не отдельные части картины, суетливые воронежцы, беспечно отдыхающие лошади, окрестные кошки и собаки, а весь нехитрый уклад воронежского быта, сама атмосфера провинциального города, подчинённая естественному ритму жизненных изменений.
Он воспринимал своих современников как людей, умеющих радоваться солнцу, ветру, дождю, понимающих возвышенный дух плывущих по небу облаков, с грустью и задумчивостью всматривающихся в круглогодичное бездорожье, в размытые контуры осенней степи, испытывающих восторг от синего поля подснежников, от шелеста листвы, от неожиданных всплесков цвета в поблекших видах родного места. Для него не существовало более важных сюжетов, чем непрерывно меняющиеся виды природы.
Даже в одной из своих ранних акварельных работ, посвящённых сельскохозяйственной теме «Сев идёт» на первый план выходят не люди с их героическим пафосом преобразования, а земля. Художник с необычайной эмоциональностью фокусирует внимание на вывороченных пластах чернозёма, обнажающих пред светом внутреннюю свою суть. Белопольский следовал принципам, которые отстаивали импрессионисты. По воспоминаниям его дочери, не выпускал альбом с работами импрессионистов из рук и всегда сожалел, что жить довелось не в их время и не рядом с ними. И всё же советы Коро, кажется, были услышаны Белопольским: «в этюдах надо быть предельно наивным и делать только то, что видишь». Верить в себя, доверять собственным ощущения в условиях тотального агитпропа, очень сложно. Но Василий Васильевич упорно искал «свой взгляд», свою правду жизни. Принципы, которые захватывали его существо, уже были сформулированы в 70-е годы ХIX века предвестниками модернизма, но и в течение всей жизни Белопольский не дождался того, чтоб они были официально признаны эстетически приемлемыми для советского искусства.
Желание уловить дыхание времени, очарование простых и незаметных вещей, оттесняемых преобразовательным натиском исторических свершений на второй план, побуждала живописца постоянно обращаться к жанру натюрморта. Его цветы, как и сама жизнь, просты и незатейливы, но необычайно естественны и трогательны. Для Белопольского это было верной формой сохранения свежего и чистого взгляда на жизнь.
Техника письма Белопольского в течение жизни менялась. Это хорошо видно по работам разных лет. Неизменным было одно – поиск абсолютной свободы творческого самовыражения и своей причастности к современности. В своём творчестве он всегда оставался последовательным, принципиальным и убеждённым в правильности выбранного художественного метода. Именно поэтому у меня, как стороннего наблюдателя, как человека другой эпохи, создаётся ощущение самобытной его манеры творчества, которая складывалась в упрямом противостоянии общепринятым эстетическим нормам. Её отличает поразительное чувство целого, гармония цветов и выраженный темперамент мазка, эскизность письма, тонкая игра света и тени… Но главное – лёгкий ветерок реальной жизни.
Тамара Дьякова
