Среда обитания
Ряскин Алексей. Чучело рыжего кота: Повесть. – Воронеж: Полиарт, 2014. – 99 с.
Алексей Ряскин – тридцатилетний воронежский автор, обладатель, пожалуй, всех местных литературных премий для молодых писателей. Он признанный лидер первого постсоветского поколения воронежских литераторов, которое внятно и четко заявило о себе единством мыслей, чувств, образов, ассоциаций – культурными кодами, общность которых и объединяет нескольких авторов в поколение.
Литература «воронежских тридцатилетних» – это литература после конца света в одном отдельно взятом регионе. Или накануне конца. Описывать такие тексты можно только ассоциативно, поскольку сделаны они по коллажному принципу: обломки, руины, мир как огромная свалка, где назначение того или иного предмета еще надо выяснить (опытным путем), маньяки, одичание, запустение и очень страшно.
Тексты Алексея Ряскина из этого же ряда.
У некого доктора Альфреда Адлера при загадочных условиях сдох любимый рыжий кот. И вот некто Зигмунд, единственный друг доктора, сделал чучело из трупа животного и собирается вручить его безутешному владельцу кота. По дороге этот Зигмунд встречает странного молодого человека с букетом цветов, который просит Зигмунда отнести букет девушке Марии и сосватать ее за этого молодого человека. Наш герой входит в дом 46в по улице Семи Птиц и попадает в мир патологического абсурда, лишенного логики, пространства и времени. Все обитатели этого дома имеют ярко выраженные психологические проблемы, разобраться в которых и пытается случайно оказавшийся среди них Зигмунд…
«Нельзя сказать того, что наш дом – нечто непохожее на окружающую действительность, – говорит один из обитателей дома-оборотня. – Быть может, именно мир, к которому привыкли вы, является каким-то исключением. Хотя и то, и другое – всего лишь две грани одного ножа, который режет сам себя на бесконечное множество равнозначных истин»…
Поиск этих многочисленных истин призван не столько затуманить сознание читателя, сколько продемонстрировать принципиальное представление о мире как хаосе, порядок в который не может быть внесен никакими рациональными способами. Соответственно и читатель не должен воспринимать книгу как логически выстроенную и имеющую хоть какой-то смысл. А посему и читать ее нужно не так, как мы читаем обычную литературу, а как-то по-другому, ориентируясь не на сюжетные линии, а на иные инстинктивные точки поведения героев. Ведь в этом мире-хаосе нет никакой жесткой иерархии и все подчинено случаю. И единственное событие, которое может здесь произойти, – это нарушение запрета. А единственная эмоция – чучело рыжего кота, потому что «чучело – это имитация настоящей жизни. Подделка. Так и наша жизнь. Она лишь подделка настоящего существования»…
При желании текст Алексея Ряскина можно подвергнуть расшифровке и выстроить некую замысловатую линию соответствий. К примеру, самый известный в мире Зигмунд – это, конечно, доктор Фрейд, основатель психоанализа и исследователь «бессознательного», а Альфредом Адлером звали его научного оппонента, сторонника «сознательного» влияния на психику того же социального начала. «Семь птиц» – название современного психологического центра в Москве, названного по роману итальянца Монтиньи, в котором «семь» – это магическое число завершенности, а «птица» – символ свободы. Одну из обитательниц жуткого дома зовут Аралк. Если прочитать это имя наоборот, то получится Клара: так звали героиню новеллы Гофмана «Песочный человек», о которой Фрейд написал свою программную работу «Жуткое»…
Можно бесконечно долго продолжать расшифровывать смысловые коды Алексея Ряскина, но важнее все-таки воспринимать его повесть как целый текст, одновременно распадающийся на части и стремящийся к соединению в нечто общее. Поэтому «Чучело рыжего кота» состоит не из прозы в привычном смысле этого слова, а скорее из неких упражнений в практическом философствовании. Этот результат совершенно определенного взгляда на мир и на место человека в этом мире.
«– Помимо жизни и смерти, или же, как она их называла, бытия и небытия, существует еще и третье состояние, что ли…
– И какая третья форма?
– Зеркало, – сказал Адлер, указывая тлеющей сигаретой на висевший над раковиной поблескивающий овал».
Это одна из немногих подсказок автора, которую правильно настроенный читатель Алексея Ряскина вполне может использовать для своего рода медитации.
Город, ставший сюжетом
Бунеев Александр. Фонтан. De mortuis… : Рассказы. – Подъем, 2014, № 4, стр. 57-75.
Александр Бунеев – писатель, «зависимый» от городского ландшафта, что в том или ином виде находится в центре всей его прозы. Но для отношений с городом (а у Бунеева это неизменно Воронеж), автор всегда избирает некий особый оптический инструмент. В двух новых рассказах, опубликованных в одном из последних номеров «Подъема», писатель ставит своего рода эксперимент: что останется от жанра литературного рассказа, если изъять из него все, кроме формирующего повествование городского пространства?
В рассказе «Фонтан» крупный областной чиновник отпустил служебную машину и решил пройти пешком по родному городу. («Он не узнавал знакомую улицу. Новые строения, вывески, газоны изменили ее облик. Создавалось ощущение, что он посетил родной город после долгого отсутствия»). В необычной ситуации оказывается и герой новеллы «De mortuis…» («Случилось с Андреем Петровичем невероятное: он заблудился в своем родном городе, можно сказать, в историческом его центре, в переулках частного сектора, куда он забрел, если говорить честно, без особенной нужды, но по воле обстоятельств»).
Город, выступающий в качестве внешних рамок повествования, в определенной степени форматирует сюжет. От героев же рассказов Бунеева требуется лишь мобильность, предполагающая движение по городскому пространству в сторону, где неминуемо находятся топографически важные точки, определяющие идею автора.
Это может быть аварийный фонтан, как в первом рассказе: «Улица была перегорожена ремонтными машинами. Из земли бил фонтан удивительно красивой, серебряной в нежных сумерках воды. Рабочие в оранжевых куртках ходили вокруг, словно исполняя какой-то ритуальный танец. На проезжей части и тротуарах уже образовалось небольшое озеро, расцвеченное последними красками заката. Это озеро издалека казалось глубоким и спокойным, а фонтан – бьющим вечно. Повеяло прохладой и даже как будто запахом озерных трав».
Или – неожиданно потревоженный древний склеп, как в «De mortuis…»: «Старый забор дома, возле которого он сидел, был частично убран. Левее зиял котлован. На глубине двух метров от поверхности земли ковш экскаватора задел древний склеп, вскрыл его сбоку, разворотил красный кирпич. Очевидно, здесь когда-то в древности располагалось небольшое кладбище»…
Подобное описание города дает писателю возможность пересоздать своих героев-современников, вылепив на глазах у читателей их личность из различных объектов окружающего пространства. Это и есть результат авторского эксперимента.
В контексте века
Федоров Михаил. Троепольские: от отца к сыну: Роман. – Воронеж: ОАО «Воронежская областная типография – издательство им. Е.А. Болховитинова», 2014. – 628 с.
Более шестисот страниц пространного повествования о жизни автора «Белого Бима». Минимум строк собственно о литературе, максимум — о жизни с ее страстями и мордастями, о склоках между воронежскими писателями… Два года назад в первом издании этот роман назывался «Человек Чернозема».
И вот теперь переиздание с принципиально иным заголовком. На сей раз акцент сделан на семейной драме Троепольских, а в определении жанра книги (тогда это был «роман-версия»), исчезло второе слово. Таким образом, Федоров сразу решил настроить читателя на документальный характер изложенного материала.
«Отец Николай боялся за деревню, уезд, страну. По всему выходило, одну ногу она занесла над обрывом…»
«Троепольского удручало, что его усилия по спасению, очищению писательской организации, оказываются тщетными…»
А вокруг этих строк – фамилии, фамилии, фамилии… Михаил Федоров много и плодовито работает в жанре литературного компромата. Его книги представляются живыми многоголосными показаниями (а иногда – и доносами) окололитературных персон, профессионально собранными автором в сборники-папки с одинаковыми по цвету обложками. Пока эти архивы не переработаны и не систематизированы. Но, может, это и к лучшему: будущие исследователи сами выберут из них зерна, помянув добрым словом Михаила Федорова, набравшего в свои книги все подряд. Кому-нибудь однажды это наверняка пригодится…
Жаль только, что для описания жизненной драмы семьи Троепольских автор избрал романный путь. Рассказывать об этом надо спокойным и тихим языком, каким сможет рассказать о минувшем веке своим ученикам обыкновенная учительница.
Чтобы было страшнее…
Дмитрий Дьяков
Иллюстрации Марина Демченко
