Фильм Андрея Звягинцева ещё до выхода в российский прокат наделал много шума. Сначала был приз Каннского фестиваля за лучший сценарий, потом «Золотой глобус» за лучший иностранный фильм года, только с «Оскаром» вот не повезло (в номинации на лучшую иноязычную ленту победила польская «Ида»). По этим поводам возникла оживленная дискуссия в Интернете и прессе — равнодушных, кажется, нет. Даже те, кто не смотрел фильм, уже заранее принадлежат только к одному из двух возможных лагерей: одна партия восторженно его приветствует, хваля за «правду жизни» и обличительный пафос, другая выступает против, считая «Левиафан» заказной «чернухой» и злым пасквилем, извращающим действительность. Виктор Никитин же, посмотрев новый фильм Андрея Звягинцева, решил не присоединяться ни к одной из сторон.
Ничего меня в нем не восхитило и не покоробило, не заставило переживать или негодовать, ведь этого самого «левиафана» уже больше двадцати лет можно практически каждый день наблюдать на трёх наших основных телеканалах: Первом, России и НТВ. Это ещё одна троица (о первой будет сказано ниже), довольно быстро трансформировавшаяся в трёхголового дракона, чудо-юдо, извергающее на обывателя огонь устрашения. Так что ничего принципиально нового для меня не случилось, катарсиса я не испытал. Случилось, возможно, для тех, кто игнорирует «зомбоящик» и, стало быть, ничего подобного прежде не видел. А мне фантомные телевизионные боли за эти годы основательно приелись.
Мне было интересно другое: как Звягинцев переводит стандартный «ментовский» телесериал на язык большого кино, какие средства для этого он использует. И ещё: интересно было посмотреть, как реальная американская история, послужившая основой для его фильма, декларируемый режиссёром библейский персонаж Иов, а также теория английского философа Томаса Гоббса превращаются в универсальную историю, снятую на современном российском материале, как они вместе уживаются.
Зритель погружается в сюжет фильма сразу с середины: истоков конфликта, его начала мы не знаем. Персонажи не обременены психологией, мотивы их поступков большей частью скрыты, нам дают ситуацию, в которую люди каким-то образом уже попали. Даже сам Андрей Звягинцев не знает, каким образом. Просто так дано: оборотистый мэр хочет прибрать к рукам участок, на котором стоит дом главного героя, жена Коли изменяет ему с другом-адвокатом и т.д. Тут времени нет на психологию, на обоснование поступков действующих лиц, на последовательный рассказ и такое же последовательное изложение событий, ведь мы смотрим притчу, универсальную историю. По крайней мере, так заявлено.
На деле же всё снято слишком в лоб, без нюансов. Андрей Звягинцев обличает шершавым языком плаката. Особо показателен в этом отношении образ мафиозного мэра. Роман Мадянов эту роль нагловатого жлоба уже лет двадцать уверенно играет — поднаторел основательно, так что выучил её назубок. Это его визитная карточка.
ОСНОВАНО НА «РЕАЛЬНЫХ» СОБЫТИЯХ
Толчком «Левиафану» послужил случай с жителем штата Колорадо, который в 2004 году снёс бульдозером несколько административных зданий в ответ на действия властей, отказавшихся признавать его права. И как же замечательно Звягинцев её перевернул — с точностью до наоборот! Виновата в этом, конечно же, наша суровая действительность, любые «универсальные» истории сталкивающая в болото чисто российского беспредела. И вот уж вместо американского прототипа — Марвина Джона Химейера — мы видим простоватого русского мужика Колю, дом которого должна снести российская власть.
А вот Елена Лядова не знает, кого ей играть: жену для Коли, любовницу для его друга-адвоката или мачеху для Колиного сына. Все три в ней не умещаются, ей сложно. Она не знает, куда ей приткнуться. Что-то с этим надо делать, но что? Всё просто: когда жена Коли режиссёру становится ненужной, он просто убирает её из кадра как самую нежизнеспособную единицу. Единственный цельный и значимый поступок она совершает, когда возвращается от любовника-адвоката к Коле: молча, залпом выпивает стакан водки. Какая сильная женщина! Настоящая, русская! Такую только уважать, безгранично ей поклоняться, благоговеть перед ней. Северная богиня!
В фильме Звягинцева все пьют водку — с утра до вечера, с ночи и до утра. От низменной радости, с вечного горя и просто так, потому что больше делать нечего. Не пьёт, кажется, только один обглоданный скелет кита-левиафана. Мэр, конечно же, должен быть пьян под завязку, иначе какой же это мэр? Он и должен быть такой карикатурный, прямо из анекдотов, самоуверенное и матерящееся мурло власти.
Снятое вполне отвечает западным стереотипам о России, укладывающимся в схему «медведь, водка, балалайка». Увальнем-медведем здесь, несомненно, выступает пьяненький мэр, и балалайка есть, исполняющая «боже, какой мужчина», «владимирский централ», «золотые купола» и прочее, а водки больше, чем воды в Северном море. Что делать? Приходится пить и пить, чтобы выглядеть настоящим русским. Как говорится, ноблес оближ. Это и есть Святая русская троица: медведь, балалайка и водка.
Водка — вот истинный бог русского человека. Про это в своё время Виктор Ерофеев даже эссе написал. Никакие «золотые купола» не заставят её убраться с глаз долой. И как тогда без неё кино снимать? Про что? Водка — это молитва и смирение, вопрошание и милость, бунт и просветление. В конце концов, это бытовая мудрость, устремлённая в Космос. Это безбрежный русский (если хотите, российский) океан, с которым не могут сравниться никакие Баренцевы и Белые моря.
Если первый фильм Андрея Звягинцева «Возвращение», премированный в Венеции, рассказывал историю вынужденного возмужания подростков и был истинной драмой, заряженной психологией отчаяния, то последующие его картины уже представляли собой нечто другое. Создалось впечатление, что после «Возвращения» Андрей Звягинцев уверенно работает на понижение или это мы от него хотим слишком многого. Второй фильм «Изгнание» — более всего притча у Звягинцева, однако сама история женской жертвенности, с попытками опереться на Тарковского и Бергмана, слишком невнятна. И Бергман, и Тарковский всегда были более содержательны в своём высказывании, а бергмановские умолчания как раз говорили о многом. В «Елене» уже никакой притчи нет, а есть вполне выверенная, адресная социальность, «драма наших дней». «Левиафан» — это уже что-то вроде «Елены в изгнании», криминальное кино об уничтожении низким социумом высокой притчи.
Особо анекдотичной выглядит сцена встречи упившихся водкой Коли и мэра, то бишь простого человека и власти, которую нужно знать в лицо. Мэр прямо называет всех, кто не он, «насекомыми», и это принципиально для понимания фильма. Насекомыми в «Левиафане» являются все, и даже прямая подсказка имеется тем, кто не понял: мушка ползет по стеклу, но хода ей никуда нет — окно закрыто. Жена знакомого Колиного мента из своей северной глуши хочет уехать не в какую-то там Москву, а сразу в Америку. Стенания трёх чеховских сестер «В Москву! В Москву!» уже неактуальны, прошли их времена.И тут необходимо обратить внимание на эту вскользь упомянутую Америку: она ведь тут неспроста появилась.
Все понимают, что Америка в разговоре — это символ и всего лишь реакция на существующую действительность. Об этом даже есть рассказ у швейцарского писателя Петера Бикселя из цикла «Детские истории», который так и называется: «Америки не существует». Одно известно доподлинно: в кино она точно есть. Она существует во многих «оскароносных» фильмах — как некий маяк свободы, заставляющий обратить на себя внимание и позволяющий попасть в номинацию. Она может быть персонажем комикса, чем-то вроде Супермена или Капитана Америка, которого дети угнетённой деспотией страны призывают на помощь, пожелтевшей газетной вырезкой с запрещённой статьёй о джазе, которая дороже всего на свете, смятой жестянкой «Кока-Колы» (о целой и мечтать не приходится!), которая хранится у самого сердца как особо ценная реликвия, козырьком от бейсболки (опять же не целой), фальшивыми долларами, которые печатаются в концлагере, застиранной футболкой с изображением Майка Тайсона, пластинкой жевательной резинки и т.д.
В общем смысле, Америка — это страна, где решаются все проблемы и просто жить хорошо (не забываем про случай с Марвином Джоном Химейером, который дал толчок «Левиафану»), однако она далеко от героев «Левиафана», так что помощи ждать неоткуда. И всё же есть светлое пятно в этом заповеднике отстоя: дело Pussy Riot, промелькнувшее на экране телевизора, это ещё один маячок, а значит, есть надежда на свет в конце тоннеля.
Фабула «Левиафана» движется, однако сюжет снова, как в «Изгнании», невнятен, главное тут то, что портрет Путина висит на стене в начальственном кабинете и батюшка благословляет мафиозного мэра на его неправедные дела. И если раньше, в советское время, снимали кино про смычку города и деревни, рабочего с крестьянином, то это кино получается про смычку церкви с государством.
В связи с этим мне почему-то вспомнилось итальянское политическое кино 70-х: там тоже было что-то про смычку церкви и коррумпированного государственного аппарата, про борьбу одиночки (обычно честного, неподкупного следователя) с огромной мафиозной машиной, про каких-то «серых кардиналов». Там Дамиано Дамиани был режиссёром, а Джан Мария Волонте непременно чтобы главным героем. И это было целое направление и явление.
Но тут даже близко того уровня осмысления нет. Сейчас удивительно вспомнить, что ещё недавно Андрея Звягинцева прочили в преемники Андрея Тарковского.
В конце «Левиафана» случается попытка натянуть на большое и некрасивое тело новорусского «ментовского» телесериала короткую рубашку притчи. Разумеется, библейской. Именно поэтому бедолага Коля вопрошает небеса: «За что мне это?». Но всё это шито белыми нитками, грубыми стежками.
Главный же враг, мешающий всем нам жить, показан в финале. Это православная церковь, при попустительстве которой, а то и прямом участии, была уничтожена простая русская семья Коли. Вот он владыка, читающий фальшивую проповедь о силе и правде, о врагах России, поминающий всуе Александра Невского. Это иго будет пострашнее татаро-монгольского: скинуть его — задача не из легких. Это вам не по плакатам-мишеням безвредных генсеков по пьянке палить.
Настоящая церковь разрушена; там, в развалинах, подростки пьют пиво и играют на гитаре, там и фрески ветхозаветные сохранились, не то, что эти новоделы, новострои с кабацкими «золотыми куполами». Вся эта позолота фальшивая. Ей, разрушенной церкви, никакие купола теперь не нужны: она вся открыта небесам, глядит в них. Тут ещё вот какая мысль приходит: вполне возможно, что местный владыка, опекающий мафиози-мэра, эту самую церковь и разрушил. Почему бы нет? Теперь понятно, почему он не хочет её восстанавливать, а непременно хочет оттяпать землю с домом у Коли, чтобы именно там построить храм во славу Господа.
КОНТРАСТ
Антон Долин, кинокритик: «У «Левиафана» невероятно мощный финал — и разрушительно трагический. Сейчас стало окончательно ясно, что жанр Андрея Звягинцева — трагедия, в нём он достигает высот почти античных».
Мафиозный мэр недаром спрашивает у столичного адвоката Вадима: «Ты крещёный?». Тот как-то сразу поджимает хвост и ни в чём не признается. Мямлит про то, что верит только фактам и т.д. Потом весь скукоживается и убирается с позором в столицу. Власть и её смычку олицетворяет живописный владыка со всеми регалиями, бубнящий одно и то же: «Власть от Бога» да «Власть от Бога». «Золотым куполам» и «владимирским централам» в фильме противостоит только музыка Филипа Гласса: она одна связана с безмолвной красотой окружающей природы и соответствует ей. Но и ей не под силу справиться с чудовищем.
В конце концов начинаешь понимать, что в «Левиафане» может быть всё что угодно и как угодно, потому что власть от бога, суд от бога и режиссёр Звягинцев от бога.
В «Левиафане» он впадает в плохую социальность. Быть обличителем общественных язв у него не выходит. Притчи не получилось, универсальной истории тем более. Мне почему-то в его фильме никого не было жалко. Тот же Коля, проживи он дальше ещё какое-то количество лет в этом самом доме, был бы он счастлив? Наверняка бы спился или, того гляди, зарубил бы топором по пьянке свою жену да и дом бы потом поджёг от озверения, ещё бы и сплясал «камаринского» на головёшках, так что, может, и правильно, что его вовремя посадили в тюрьму?
И тут обычно возникают неизбежные вопросы: за что дают призы? Почему такой резонанс? Ответ, как мне кажется, простой: кроме общих ингредиентов, составляющих блюдо под названием «Россия» и характерных для кинопродукции на экспорт, как то: водка, криминал,— в «Левиафане» имеется и нечто новое: практически прямая критика «путинского режима» и всё той же смычки государства с церковью. Это сейчас главное. К тому же, «ментовскими» телесериалами западный просвещённый человек не избалован, продукции такой не отведывал.
По этому поводу мне вспомнилась «Окраина» Петра Луцика — вот это было кино. И никаких тебе «Золотых глобусов», «Оскаров», потому что наше, не на экспорт снятое. Там-то и притча была, уж всем притчам притча, и былина, и сказ, и социальный протест, и обличение, и даже призыв к бунту. Фильм художественной ценности несравненно большей, чем «Левиафан» Андрея Звягинцева.
Вообще, вся эта шумиха с «Оскарами», «Глобусами» и прочими наградами мне непонятна. Кино превратилось в спорт, в погоню за трофеями. И чем сильнеее потускнела со временем действительная значимость этих призов, тем больше шума. Андрей Звягинцев сейчас, что называется, «в тренде». Как говорили раньше, «международная обстановка такая».
Кино бывает интересным тогда, когда не знаешь, как оно сделано, и не замечаешь никаких лекал и деталей крепежа. А у Звягинцева очень хорошо видно, как всё это сделано, подогнано друг к другу, слишком заметны все стыки, все сочленения громоздкого сооружения под названием «Левиафан», всё очень наглядно, плоско, метафоры очевидны, поэтому скучно. Похоже на конструктор с инструкцией по правильной сборке. Если взять детали А, B и С, то получится треугольник. Если добавить деталь D, то стандартный квадрат. И в любом случае вы получите безвыходный ученический круг.
СЛОВО
СОЗДАТЕЛЮ
Р.Г.: Расскажите об истоках замысла. А то здесь уже идут споры о правомерности переноса американской истории на русскую почву.
Андрей Звягинцев: Правда? А о чём тут спорить — от этой истории в фильме ничего не осталось…
Р.Г.: Сюжет явно складывался нелегко: заметны следы этих колебаний. Например, в разгар действия куда-то исчезает линия друга-адвоката, которого играет Владимир Вдовиченков: он так уверенно начинал свою опасную игру с мэром, но слишком легко, при его-то опыте, пошёл в ловушку и мгновенно сломался.
Андрей Звягинцев: А — сломали человека! Помните случай, когда мужчину однажды просто свозили в лес — и он мгновенно уехал за границу и больше носа в Россию не кажет? Это же страшно — под ствол встать!
Р.Г.: В фильме сделан упор на два дурманящих людей фактора: водку и религию. Водки очень много…
Андрей Звягинцев: Водки много, действительно. Французский дистрибьютор даже просит эти сцены подсократить: «Ну, не может же такого быть!». Он просто не видел, как это делает русский человек: берёт бутылку 0,5, взбалтывает так, чтобы образовалась воронка, и выливает её в рот, иной раз и не закусывая. Ну а чем же еще залить этот ужас, который навалился на Николая, — это для него единственный выход!
Из «Российской газеты», 19 января 2015 г.
