Наше представление о пространстве сильно упрощено декартовской системой координат. Вырваться из-под власти трех осей с нанесенными на них делениями достаточно сложно. Можно погрузиться в точные науки, вплоть до непредставимых поэтик теории суперструн. Можно насытиться античным мироощущением, нелинейным, живым и до сих пор правдивым. Можно обратиться к искусству.
«Сфера неподвижных звёзд» – именно этот архивный астрономический термин использовал художник Николай Алексеев для своей выставки, проходившей в первой половине апреля в галерее «Х.Л.А.М.».
Николай Алексеев – молодой воронежский художник. Окончил художественное училище, участвовал во множестве воронежских и московских выставок, успел стать номинантом двух премий «Инновация» и одной – Кандинского.
Среди ряда последних выставок галереи проект Николая отличался сухостью, немногословностью и аскетичностью. И что гораздо интереснее для воронежской ситуации, художник использовал способ построения художественного высказывания, который до сих пор в наших краях, да и вообще в России воспринимается с трудом. Алексеев настолько точно и выверено этим способом владеет, что возникает желание разобрать его выставку по винтикам (насколько это возможно) – в качестве наглядного пособия по современной эстетике. Этому соблазну я и поддаюсь с удовольствием.
Путешествия– это запреты, ограниченность. Движение корабля определено береговой линией. Движение машин – автострадами. В самолёте вы можете смотреть в маленькое окошко, испытывать вибрацию, перепады высоты – и только. Невозможно воспринять пространство полностью, всеохватно, нецентрировано – так его видят только небесные воинства. Наш же опыт дробится, распадается на отдельные наблюдения, образы, точки наблюдения. И то, что заключено во тьме разрывов между яркими вспышками – это и есть работа пространства, его механизм.
Не подумайте, что я, пользуясь поводом, предался досужим размышлениям. Всё вышесказанное – это тоже результат опыта путешествия, движения и восприятий внутри выставки Николая Алексеева.
Расскажу подробнее. Мотив проекта – путешествие художника в посёлок Горняцкий, в заброшенный шахтерский край терриконов – рукотворных гор из отработанной породы.
В первом зале сразу притягивает взгляд серия из четырех живописных работ (х/м), на которых изображены те самые терриконы. Воздушная перспектива расплавляет ландшафт до плоскости: километры земли и неба, сами горы становятся просто полями цвета, отделенными очень мягкой разницей в цвете, тоне или мягким свечением. Взгляд, замороженный в одной точке, слепнет.
Эти же терриконы мелькают на горизонте в видео, снятом из окна автомобиля. Проносящиеся мимо кусты, столбы, обочина, горизонт, серое русское небо – зрительный опыт невероятно типичный для нас, один из базовых. Здесь же и суть пространства – движение. Это ощутимо на контрасте: один кадр из видео отпечатан как фотография, и располагается так, что невозможно видеть одновременно и видео, и фото. Зрение, путешествие рассыпается на разные виды опыта, между которыми – то, что позволяет им существовать.
Есть и еще одно видео: камера с рук смотрит под ноги, в землю. Шаги оператора приводят нас к яме, заваленной ветками, и на этом движение заканчивается. Путь, проносивший нас над абстрактной грязной поверхностью, оказался путём в ловушку, оказался сюжетным, но об этом нельзя узнать, не пройдя его. Дыра в земле и кусты оказываются той самой границей вселенной, о которой рассуждал наш почтенный Архит. Однако, ему не хватило воображения представить, что же там всё-таки может быть, за хрустальной сферой. На этом основании он утверждал, что вселенная бесконечна и концу пространства нет. Художественный метод показывает, что он может скрываться где угодно.
На серии фотографий простой сюжет: стена с потрескавшейся краской, штукатуркой, перед ней голые ветки. Побеги растений по рисунку сливаются с сетью трещин, невозможно распознать, где кончается одно и начинается другое. Без знания о том, где какой объект «на самом деле», наше зрение поскальзывается и выдает необработанную, сырую картинку, в которой нет объектов и пространства.
Другие фотографии: два руинированных павильона советских времен, обещающих неведомое. Один из них несет гордое название «Морской причал», другой – «Аттракционы». Среди одичавших зарослей, потрескавшегося асфальта они указывают собой на отправную точку некоего путешествия, опыта. Но маршрут путешествия, в силу безликости заброшенного места, совершенно нераспознаваем. Березы, тополя, клены, железные остовы – в них можно сделать только круг и вернуться к морскому причалу.
Главная драма выставки разворачивается во взгляде подполковника Фоссета. Археолог и путешественник Перси Фоссет, первоисточник диковинных историй для «Затерянного мира» Артура Конана Дойля, был одержим идеей поиска древних городов Атлантиды. В 1925 году, вместе с сыном и напарником он отправился на поиски города Z, своей главной цели. И навсегда сгинул в амазонской сельве.
Фотопортрет Перси Фоссета висит напротив холста. Тот сначала кажется монолитно черным, но напряженное всматривание позволяет различить зоны зелено-черного, сиренево-черного – как будто поверх масла плывет радужная бензиновая пленка. Впрочем, отличия эти настолько неуловимы, что решительно невозможно сказать – реальные ли это переходы цвета или просто иллюзия восприятия.
В эту мглу и направлен последний взгляд отважного искателя затерянных городов. Его путешествие закончилось. Или свелось к своей сути: созерцанию фантомов самосветящегося пространства.
Опустив другие детали выставки Николая Алексеева, я перейду теперь ко второму волнующему меня вопросу.
То, что я описал выше – это не «пересказ» смысла выставки, не моё мнение относительно того, «что хотел сказать автор». Это вербализация того опыта, который я получил внутри выставки – и этот опыт был изначально вне сферы слов. Но, как я уже предупреждал, способ взаимодействия со зрителем, который предполагает подобная эстетика и на который она опирается, не самый привычный для отечественных любителей искусства.
Попытаюсь провести мысленный эксперимент. Как можно было бы прочесть выставку Алексеева, будучи неким обобщенным воронежским зрителем без возраста и пола? Примерно так. Первое, на что будем смотреть – живопись, потому что это роднее всего. Но живопись непонятная, какие-то холмы без особых сюжетов. Тут же примитивное видео: художник идет к яме. Это про состояние дорожных покрытий? Метафора русского духа? Еще видео: кто-то едет в автобусе. Куда он едет и зачем? Кого покинул и на что надеется? Черный квадрат – это, пожалуй, опять поклон Малевичу. На черноту смотрит респектабельный джентльмен в усах. Одобряет ли он авангард? Напуган ли он темнотой? За что ему эта вечная пытка? Фото с неприглядными, повседневными сюжетами – поиски красоты в обыденном? Свидетельство запущенности постсоветских городов? И как, в конце концов, связаны холмы, остановочные павильоны и винтажный черно-белый мужчина?
Это, конечно, утрирование, но смысл прост. Способ восприятия визуального искусства у нас скорее литературно-иконографический. Изображение, артефакт – то, что требует расшифровки, перевода в рассказ, историю. Естественно, оцениваются и формальные качества, и эмоциональное впечатление, но литературоцентричность незыблема до сих пор.
Каков же другой способ взаимодействия с искусством?
Для начала, следует отнестись к произведению как части мира, а не рассказу о нём. Видео, живопись, фото – это посланцы реальности, её непосредственные участки. И понимать их следует так же. Видя след шины в грязи, мы знаем: проехала машина. Одна вещь оставила след на другой вещи: в результате получилась третья вещь. Произведения искусства суть вещи третьей степени. Свидетели, которые рассказывают историю самим своим существованием, своей материальностью или визуальностью. Они рассказывают каждый о своём путешествии, отдельным взглядом, моментом которого они являются. Это первый мир и опыт, «внешний».
Однако произведения – не только следы ситуаций, в которых зритель сам не бывал и может их только реконструировать. Они существуют и независимо, они сами – мир. И если первое путешествие – это то, которое пунктиром осело в работах художника, то второе путешествие – это наш собственный путь внутри выставки. Наши переходы от вещи к вещи, наши восприятия и мысли.
Это – второй опыт, мир «внутри» выставки. С первым, «внешним» он соотносится просто: оба они уточнения и подсказки друг друга. Оглядываясь на путешествие «Фоссета в Ростовскую область», мы можем структурировать и осознать собственный опыт внутри выставки. Обладая этим опытом, в свою очередь, можно собрать воедино реальность, разделенную на произведения художника.
Чтобы увидеть сферу неподвижных звёзд, надо совершить два путешествия одновременно. И фрагменты каждого из них должны заполнить разрывы в другом.
Илья Долгов
