Итак, «Как я стал…» Подобной фразой обычно начинается дневник любого желающего излить душу, и привычно трансформирующего свой каждый прожитый день в экзистенциальный котел. Потом из ящика душераздирающих фраз, нонконформистских взглядов и мнений не глядя вытаскивается какой-нибудь сюжет, ощетинившийся острыми углами злободневности. И получается театр, где все мы – актеры, а наша жизнь сами знаете что.
И вот эта пресловутая жизнь продолжительностью в один акт начинает обивать театральные подмостки в поисках своего зрителя и нового героя.
Все пьесы Ярославы Пулинович обыкновенны до глагольной однозначности действия, будь то «Наташина мечта», или современная драма с умолчанием и записным многоточием – «Как я стал…»
Сюжет последней прост, знаком и укладывается в масштаб одного предложения: она его бросила, он нашел другую, та ответила ему взаимностью, доверила все свои накопления, он ее предал и исчез с деньгами. Потом, наверное, раскаялся, но было, впрочем, поздно… Словом, классика для любого киношного варианта «маленькой трагедии», расколовшей хрупкий мир героя на «до» и «после». На сцене же все выглядит более масштабно и драматично, с ожидаемым катарсисом.
Герой – молод, ярок, легок, возникает практически из ниоткуда, сразу заявляет зрителю, что «не Пушкин, не Цой и не Ван Гог», а просто Саша (оно обиднее всего!). Оригинален, как драные джинсы, а самое главное – до тошнотворности понятен и предсказуем. У Саши есть глупая, «земляничная» и мещански расчетливая Майка, мечтающая о платье в одуванчиках, а у нее есть другой мужик– постарше и постатусней; они впоследствии вместе улетят в Таиланд. Тут-то и быть трагедии, если бы не «новоиспеченная» (срывающаяся прямо из зрительного зала) некурящая, но просящая закурить накрахмаленная Маша со своими проблемами, полумифическим мужем и странной мамашей-актрисой, которую необходимо буквально каждый день спасать от самоубийств.
И все в дневник, а точнее – в зрителя, который формирует собой печатно-курсивную рукопись Саши и начинает транслировать пресловутую «соседскую» банальность. Что и не плохо, и не хорошо: одиозна не сама банальность, а ее восприятие. Поэтому дело здесь уже не совсем в типичности, характерной обобщенности, отшлифованной прозаичности, что моментально улавливаются, а скорее – в самой тривиальной исключительности со знаменателем «все мы одинаково разные». Герой индивидуален, ведь присущие дневниковым запискам откровения инакобытийны, подправлены самооправданием, пригодны для мифотворчества в жизненных реалиях. И творец здесь 24-летний студент, играющий и заигрывающийся, увлекаемый эльфами и увлекающий героев пьесы в подстрочно-бумажную жизнь.
Второстепенного, как в пьесе, так и в постановке мало: герои – действующие, живущие и говорящие; оформление сцены минималистично, но функционально. Палочные декорации, на которых, рискуя рухнуть от одного неосторожного движения, попеременно балансируют персонажи спектакля. Именно на высшей точке деревянной стремянки Саша мечтает об «Оскаре», предается ребяческим размышлениям о будущей мести своей возлюбленной Майке, уехавшей в Таиланд с ухажером. Именно там, наверху, Саша герой – и художник, и поэт, и директор успешной компании – короче, актер, играющий подходящую к случаю роль. Там, на шатких сваях, Саша искренне, хотя и театрально, обещает помочь Маше с беспокойной мамашей: он обязательно напишет гениальную пьесу для заблудшей бывшей актрисы, пьющей и поющей, включающей газ или затягивающей петлю попеременно. Только там, на сколоченных «выселках», можно услышать сашиных эльфов, которые простому обывателю песен не поют, но вот людям «с чистым сердцем» – всегда пожалуйста.
Но получается все как-то иначе. Была ли это режиссерская задумка или тривиальный ход ненужности, но даже на вершине сколоченных сквозных сооружений эльфы так и не слышны, а послушать хочется. Возможно, сам Саша их никогда и не знал, а трещины сказочности его восприятия залатываются бесконечными уверениями Маши и Майки, что и они-то тоже, как и герой, их «встретили»? Ясно одно: все хотят слышать эльфов. И вот постепенно блеф начинает вытеснять и без того уже хрупкую реальность, а гарцующий вокруг эльфов Саша, интуитивно понимающий пошлую ложь происходящего, уверит и себя, и «старых» и «новоявленных» возлюбленных в материальности происходящего.
С реальностью герои современного драматурга никак не уживаются. Практически в набоковской манере отсутствия понимания: подмена смысла сказанных речей из разряда «серый потолок – это уже практически белый». Одно спасает от трагизма – обманываться каждый рад. Просто на разных уровнях. Если для Саши фантазии, порой отрезвляющиеся здравым смыслом с выводом «это же игра», – способ интеграции себя в мир, то для Маши – вариант бегства в новую яркую жизнь – где нет вечной экономии, нелюбимого мужа и его отвратительного запаха. Для «земляничной» расчетливой Майки реальность более материальна, а значит, и изменить ее проще: скажем, увезти «неважно куда – важно на чем» или купить платье в одуванчиках, как на витрине.
Но уходят все. Маша, танцующая в пьяном угаре, наслушавшаяся эльфов и Сашу, слепо и занудно навязывающая ему себя, свои сбережения, свою любовь. Саша, который никак не может забыть бездушную Майку, вечно сомневающийся, открещивающийся и от влюбленной героини, и от ее мамаши (но это так, в дневниковых пометках), при этом соглашающийся (хотя уже и не так «героически», а по-детски растерянно) взять деньги, полюбить Машу и ее маму, обязательно позвонить и подыскать квартиру для новой семьи. Майка, сбежавшая от противного ухажера, вернувшаяся обратно к Саше – вроде бы единственному, любимому и влюбленному. И все превращается в сказку с обратным концом.
Как вариант не меняющего, но ушедшего давно и безвозвратно, влетает в полупьяном угаре не со словом, а «словцом» мама Маши – актриса Арина Аркадьевна. Фигура вполне театральная, с капустным гротеском комедии и драмы, воплотившая жизнь вне храма Мельпомены на сцене жизни, периодически совершающая самоубийства, попутно читающая – неоправданно и трагически переигрывая, Сашины ямбы о прозе жизни – мечтающая получить главную роль в его спасительной пьесе. Боготворящая своего «героя», благословляющая Машу и Сашу на вечную любовь, преданность и творческие взлеты. И ей даже не нужно подниматься вверх, в «небо», чтобы перейти в измерение иллюзий. Ее фон вещественен: стол – просто стол, плита – самая обыкновенная. Поющая, хохочущая, плачущая, ежедневно умирающая, но обещающая бросить пить – при условии, что Саша с Машей станут крепкой и дружной семьей.
Под занавес – сумбурное похмелье действительности. Герой предает Героиню, увидев вновь возвращенную с курорта Майку и отдав доверительные сбережения Маши на платье в одуванчиках. Маша – уезжает в другой город. Арина Аркадьевна – заключительно умирает. Майка – уходит к тому, кто на красном «Порше». Саша болеет ангиной, а потом хандрит, оставляет себя на клочке бумаги, живет дальше, иногда вспоминая про Машу, хотя уже редко и для поддержания достойного образа. Про эльфов не думает вовсе и срывается в многоточия названия «Как я стал…» под нетленку Стаса Михайлова и танцующими в заключении «девчатами».
Искать мораль и истину в спектакле Никиты Рака – занятие неблагодарное, да, к тому же, возможно, выламывающее второе или любое другое дно. Злополучное многоточие, как бы требующее вместо себя определенности – «подлец», «взрослый», «мужчина», etc – в достаточной степени защищено от прямых и логичных разгадок, к которым стремятся и зрители, и критики. А ведь не исключено, что это многоточие не требует какого-то особого ответа. Не исключено, что оно уже является тем самым ответом. Тем более что даже при закрытых глазах на формат априори ложно истолковывающего действительность дневника мы лишены возможности узнать, кем и чем в итоге стал наш не Пушкин, не Цой и не Ван Гог.
Светлана Осередько
Фото Валерий Драбов
