«Реквием» Моцарта, Шестая симфония Чайковского… Многие композиторы уходили из жизни эффектно. Но никто не сумел сделать это так красиво, как Рихард Штраус. За год до кончины 84-летний композитор написал одно из самых известных своих сочинений – «Четыре последние песни». В них все дышит предчувствием неизбежной смерти. Но ожидание ее настолько спокойно, настолько проникнуто осознанием пройденного пути и жизненной усталостью, что, кажется эта музыка написана абсолютно свободным человеком. Композитор не жалуется на физическое угасание, а словно любуется этим природным явлением и приглашает слушателей насладиться красотой заката вместе с ним…
«Четыре последние песни» – «Весна», «Сентябрь», «Отход ко сну» на слова Германа Гессе и «На закате» на слова Йозефа фон Эйхендорфа – связаны друг с другом по настроению, стилю и атмосфере. На Международном Платоновском фестивале в Воронеже их исполнила звезда европейского лирического вокала Ивона Соботка. Несмотря на молодость, ее можно назвать певицей с уже сложившимся индивидуальным стилем, характерной чертой которого являются выбор подчеркнуто интеллектуального репертуара и особая чувственная (порой даже эротическая) техника вокала, которую певица достигает сочетанием форте с быстрым вибрато в верхнем регистре…
После концерта оперная дива любезно согласилась дать эксклюзивное интервью для «Время культуры» – кстати, это первое интервью Ивоны Соботки в России.
Песня первая
Мне долго снились в мглистом заточеньи –
Твоих деревьев шум, и птичье пенье,
И свежий ветр в бескрайнем свете дня;
Миг волшебства настал,
и – прочь сомненья! –
Всей лучезарной нежностью влеченья
Ты вновь со мной, во мне, вокруг меня!..
Герман Гессе. Весна.
– Пани Ивона, ваша судьба напоминает историю Золушки. Небольшой польский промышленный городок Млава – всего-то 30 тысяч жителей, девочка из обыкновенной семьи учится в обычной музыкальной школе играть на фортепьяно… Проходит всего несколько лет, и эта девочка становится европейской знаменитостью… Согласитесь, в этом есть что-то хрестоматийно-сказочное?
– Если и есть, то совсем немного. Просто в моей душе всегда была любовь к музыке. В моем репертуаре есть песня, героиня которой вдруг начинает понимать, что Бог по ошибке вместо сердца поместил в ее груди соловья… Похожее ощущение знакомо и мне. Вдобавок, я обожаю выступать перед публикой, обожаю сцену – именно здесь я чувствую себя гораздо спокойнее и защищеннее, чем в мире современного реального города… Можно ли назвать такую историю сказкой? Не знаю…
Я начала заниматься музыкой, когда мне не было и пяти лет. Мама привела меня в музыкальную школу, и я стала учиться играть на фортепьяно. Это было в той самой моей родной маленькой Млаве, о которой вы упомянули… Учиться было легко, ведь я училась музыке! Очень скоро преподаватели стали меня хвалить, говорить, что я подаю надежды. Долго уговаривали продолжить обучение на фортепьяно в консерватории. Но… Знаете, однажды словно какой-то голос свыше приказал мне оставить инструмент и начать петь. И я уехала в Варшаву и поступила в национальную Академию музыки имени Фредерика Шопена по классу вокала. Но я очень благодарна судьбе за годы, отданные фортепьяно. Теперь я могу не только исполнить любую музыку (в том числе и камерную – особо мной любимую), но и профессионально оценить фортепьянную партию в оркестровой партитуре. А это очень важно для точной передачи эмоций при исполнении.
– После Академии музыки в Варшаве вы продолжили вокальное образование в Мадриде.
– Да.
– Школы сильно отличались?
– О, это два разных мира! Академия Шопена – вполне респектабельное и уважаемое среди музыкантов учебное заведение, которое дало мне хорошую вокальную технику. Но при этом эмоционально я была закрыта. Просто на это в Польше, да и вообще в Восточной Европе, принято мало обращать внимания. Так повелось еще со времен социализма. Мне это очень мешало – вот то, что мое пение было эмоционально закрытым. И я стала искать педагога совершенно другой вокальной школы – западной, который помог бы мне.
– Им оказался знаменитый финский баритон Том Краузе, звезда Парижской Гранд Опера 1970-х годов.
– Мне очень-очень повезло, что это был он. Я ничего о нем не слышала до нашей встречи, не знала и о его блестящей карьере певца. А Краузе каким-то образом разведал, что молодая певица из Польши хочет научиться чувственному вокалу – разыскал меня и пригласил на прослушивание. Он набирал учеников на вокальную кафедру Высшей школы музыки королевы Софии в Мадриде, которую только что возглавил. Сегодня, девять лет спустя, вокальная школа Краузе уже широко известна в Европе, а тогда он только начинал преподавательскую деятельность. Я попала на самый первый его курс, и это изменило всю мою жизнь. Хотя, честно говоря, поначалу я была в растерянности: новая страна, новый педагог… Что из этого выйдет – не знала. Потом подумала: школа носит имя королевы Софии, и мою маму зовут София – это хороший знак. И рискнула. Как оказалось, без этого в нашей профессии тоже нельзя.
– Всего два года занятий в школе Краузе сделали вас звездой европейского уровня. В 2004 году вы вчистую выиграли Международный конкурс королевы Елизаветы в Бельгии – один из самых крупных и престижных музыкальных турниров в мире. Тяжело далась победа?
– Очень тяжело. Мне тогда было 22 года, и я оказалась самой молодой из конкурсантов. Да и вообще, в Бельгию я поехала просто проверить на публике репертуар, который мы с моим учителем только что сделали. О победе и не мечтала. Знаете, участие в конкурсе королевы Елизаветы требует огромных сил. Недаром почти всегда находятся музыканты, которые, не выдерживая напряжения, покидают турнир. Конкурс проходит в Брюсселе и длится целый месяц. Каждое выступление по несколько раз прокручивается по местному телевидению, так что очень скоро всех участников начинают узнавать на улице… Я была в числе 28 исполнителей, представляющих самые различные стили и направления. В финале пришлось петь почти час… Словом, это был большой, но очень утомительный опыт. К концу соревнования у меня практически не было сил. Поэтому когда председатель жюри конкурса – знаменитый бельгийский дирижер Ари ван Лизебет – произнес мое имя, я даже не сразу поняла, что случилось. И только когда зал зааплодировал и ко мне бросились фотографы и телеоператоры, я поняла, что победила. И я была счастлива.
– Как ваши близкие восприняли ту победу? Как они вообще относятся к вашим успехам?
– После победы в Бельгии родители наконец-то смирились с моим выбором карьеры певицы. До этого они считали, что пение – это не та профессия, которой следует заниматься их дочери. Нужно искать что-то более основательное в жизни. Но при этом они очень за меня переживали. К примеру, когда шел тот самый изнуряющий конкурс королевы Елизаветы, ко мне в Брюссель из Польши приехал брат. Он привез нашу знаменитую польскую колбаску (которую я обожаю) и вкуснейшие пирожные, испеченные моей бабушкой… Словом, было сделано все, чтобы я чувствовала себя как дома. Вообще, у нас очень музыкальная семья, и вся она, в полном составе, приходит на мои концерты, когда я пою в Польше.
– А где сейчас ваш дом?
– С 2003 года я живу в Испании. Сначала в Мадриде, теперь – в Барселоне. Но рядом со мной по-прежнему очень много польских друзей.
Песня вторая
Поздних роз горделивый венец –
Знак прощания или ошибка?
Лето свой привечает конец
Тихой, кроткой, чуть странной улыбкой:
Не жалеет поникшей травы
Стылый дождь, скорбных мыслей отрада, –
И сочится с ним злато листвы
В увядающей роскоши сада…
Герман Гессе. Сентябрь.
– Вполне очевидно, что вскоре после триумфа в Бельгии вышел ваш первый сольный диск. Любопытнее другое: в него вы включили не свой победоносный конкурсный репертуар, а малоизвестные в Европе песни польского композитора Кароля Шимановского. Это был сознательный выбор?
– Конечно. Шимановский мой любимый польский композитор, и я обожаю петь все песни, которые им написаны. Вы правы: камерная вокальная музыка этого композитора почти неизвестна европейской публике, и это печально, потому что Шимановский потрясающе эмоциональный композитор. И если не понять этого, его песни исполнять невозможно. У него, к примеру, звуковая палитра оркестра наполнена необычайно изысканными музыкальными красками, а экзотические гармонии подкрепляются тембровой новизной и потрясающей мелодичностью. Недаром этого композитора считают одним из ведущих представителей импрессионизма в музыке.
– Вы упомянули об импрессионизме. Пожалуй, есть все основания считать вас певицей именно этого стиля: помимо песен Шимановского, вы еще исполнили партию Игрены в импрессионистической опере Поля Дюка «Ариана» на сцене Парижской Гранд Опера…
– В нашей профессии импрессионизм дает возможность выразить то, что называется «музыкой стиха». Сделать это можно только с помощью пения, когда голос поднимается и, чуть покачиваясь, плывет над звуками аккомпанемента. И мне, действительно, очень близко такое творчество, такая музыкальная экспрессия.
– Как вам работалось на знаменитой парижской сцене?
– В Гранд Опера меня пригласил директор этого театра Жерар Мортье. Он был в жюри все того же конкурса королевы Елизаветы, где и услышал мое пение. Ровно год я пела в Париже, и это был далеко не самый удачный год в моей жизни.
– Почему?
– В Гранд Опера есть четко определенные каноны и постановочные законы, которые незыблемы уже много-много лет. Мне очень трудно было существовать в их классических рамках. Но, с другой стороны, там я прошла необычайно полезную школу традиционного вокала, узнала, на каких принципах она выстроена.
– Вы ничего не сказали о том, что выступление на главной музыкальной сцене Франции весьма благодатно влияет на исполнительскую карьеру.
– Это потому, что я не люблю спешить. Мой собственный путь в искусстве я хочу пройти медленно, наслаждаясь каждым шагом. Что же касается карьеры, то пока, в свои двадцать девять лет, я хочу лишь одного: петь на сцене так же долго, как, к примеру, Пласидо Доминго, которому недавно исполнилось семьдесят.
Песня третья
День утомил, и работать нет мочи.
Чаще и крепче слипаются очи.
Скоро уж сон, вняв желаниям страстным,
Скроет меня звездным пологом ясным.
Руки, застыньте, и мысли, замрите,
Разум в дремоту скорей окуните,
Чтобы душа в чуде ночи парила,
Тысячекратно цвела и любила!
Герман Гессе. Отход ко сну.
– Пани Ивона, вы исполняете песни практически на всех европейских языках. На каком вам петь труднее всего?
– Конечно, на польском.
– ?!
– Здесь все просто: когда поешь на родном языке, у слушателей всегда остается ощущение, что ты способен на более глубокие эмоциональные чувства, чем демонстрируешь в своем пении. Получается, что ты как бы намеренно утаиваешь какие-то краски. Это разрушает ту самую «музыку стиха», о которой мы с вами уже говорили… Для меня на сцене лучший язык – итальянский. Он фонетически очень музыкален и потому уже изначально побуждает к эмоциональному пению.
– А как в этом смысле вы воспринимаете русский язык?
– Русский язык близок и понятен музыкантам. Думаю, что в этом смысле Россия идет сразу за Италией. Например, в вокальных произведениях Рахманинова само слово – очень музыкально. И вообще я убеждена: чтобы понять песню, надо понять не только музыку, но и язык.
– Кстати, вы прекрасно говорите по-русски. Откуда такое знание нашего языка?
– Я изучала его в школе. И мне опять повезло: у нас была очень хорошая учительница.
– Насколько я знаю, в России вы второй раз?
– Да, в 2005 году я пела на фестивале «Музыкальный Олимп» в Санкт-Петербурге и вот теперь приехала в Воронеж.
– Можно ли говорить, что у вас сложилось какое-то свое ощущение нашей страны?
– Да, конечно! Прежде всего, я очень люблю русский язык, русскую культуру, и я мечтаю подготовить целую программу из русских классических песен и арий. В моем репертуаре уже сегодня есть вокальные произведения и Рахманинова, и Чайковского, и Шостаковича… Вообще, я думаю, что мы – поляки и русские – очень похожие и очень близкие по характеру люди. И композиторы наши, кстати, писали очень созвучную друг другу вокальную лирику.
– На сцене Воронежского театра оперы и балета вам аккомпанировал местный Молодежный симфонический оркестр. Что вы можете сказать о воронежских музыкантах?
– Они хорошие профессионалы. Нам достаточно было двух репетиций, чтобы почувствовать друг друга. У этих музыкантов большое будущее.
Песня четвертая
По жизни пройдя сквозь все беды и радости,
Дошли мы с тобой до последней земли.
Горят небеса предзакатною сладостью –
В них только два лебедя тают вдали.
Вокруг – ни души, ни тревог, ни смятения;
Лишь не заплутать бы в сем мире вдвоем –
И, может быть, скоро в пучине забвения
Мы вечную память свою обретем…
Йозеф фон Эйхендорф. На закате.
– Вы приехали в наш город на Платоновский фестиваль. Это очень здорово, и я от души благодарю вас за это как зритель, которого вы покорили…
– Спасибо за теплые слова.
– … но, в этой связи, я не могу не спросить вас о человеке, именем которого назван воронежский фестиваль. Андрей Платонов – вам знакомо это имя?
– Честно говоря, я раньше о нем ничего не слышала. Но когда друзья пригласили меня в ваш Воронеж на такой большой культурный праздник, где представлены и музыка, и театр, и живопись, и литература, я заинтересовалась человеком, имя которого носит этот фестиваль. Я прочитала о его судьбе и некоторые из его рассказов. Пока могу сказать, что этот человек уникально чувствовал музыку слова. Думаю, что если сравнивать его с композиторами, то он более всего похож на Вагнера, которого я воспринимаю через такую формулу: если любовь — это жизнь, а жизнь — это музыка, то музыка – это все.
– Пани Ивона, вы молоды и очаровательны. Но при этом ваш репертуар далек от легкомысленности. В последние годы вы исполняете музыку, которая пронизана предчувствием и ожиданием неизбежной смерти: год назад в Праге на концерте в память о погибшем польском президенте Лехе Качиньском вы пели «Реквием» Верди, сейчас в Воронеже – «Четыре последние песни» Рихарда Штрауса… Вообще, о вас говорят, как о певице с особым философским репертуаром. Чем обусловлен такой выбор?
– Наверное, я действительно выгляжу странно. Большинство песен, существующих в мире, написаны на стихи о природе, цветах или погоде. И это замечательно и прекрасно. Однако необходимо помнить, что каждый человек, живущий на земле, обязательно когда-нибудь столкнется с такими глобальными потрясениями, как Любовь и Смерть. Разговор о печали и любви – очень сокровенный, но и очень естественный для любого человека. Вне зависимости от того, богат он или беден, болен или здоров… Я уже говорила на пресс-конференции в вашем городе, что впервые услышала прощальные песни Рихарда Штрауса еще в юном возрасте. Тогда, когда душу каждого из нас начинают будоражить вечные вопросы о рождении человека, о его смерти и смысле жизни. И получилось так, что ответы на все эти очень сложные вопросы я неожиданно нашла в музыке Рихарда Штрауса. Эта музыка говорит, что на самом деле смерти нет, потому что душа, освобождаясь от тревог и забот, улетает на небо и радуется…
Позже Том Краузе научил меня, как с помощью голоса передавать такое настроение. И сегодня я счастлива, что могу петь именно эти песни – пусть даже в ущерб вокальной карьере. Потому что это та самая музыка, исполняя которую человек обретает истинную свободу.
Стихи немецких поэтов даны в переводе Рубена Саркисяна.
Благодарим искусствоведа, профессора Бронислава Табачникова за помощь в организации этого интервью.
Дмитрий Дьяков
Фото Ирины Мельниковой
