В конце прошлого года миновало 190 лет со дня рождения великого русского писателя Федора Михайловича Достоевского. Интерес к его личности не только не ослабевает, но и напротив — увеличивается. Попытаемся найти ответы на вопросы, поставленные писателем через призму его произведений.
«Потребность всего готового» Достоевский считал отличительной и главенствующей чертой своего времени. Как он полагал, этой потребности подчинились самые разные люди – и люди праздного духа и люди духа стремящегося.
Для праздного духа жизнь на готовом отвечает всем его представлением о «золотой се-редине», которую Достоевский осмысливает отнюдь не поаристотелевски. Одна из главных, по его мнению, характеристических черт «золотой середины» – не добродетельная умеренность, а причудливо сочетающаяся с бездарностью и фанаберией тотальная индифферентность. «Золотая середина» устроена таким образом, что в своем устремлении жить на готовом, она всегда нуждается в том, кто и концентрированно выражал бы эти устремления, и одновременно их бы оправдывал. В «Легенде о Великом инквизиторе» делу обеспечивания готового существования даже придается гуманистический смысл и пафос, которые и выра-жает Великий инквизитор в обращенной к Христу своей «прокурорской» речи. Великий ин-квизитор обвиняет Христа в нелюбви к людям: тот дал им то, чего они вынести не могут – свободу, основанную на праве выбора. Толпе же нужно только одно – преклониться перед тем, кто возьмет на себя миссию обеспечить ей готовое (и в плане пропитания, и в плане совести) счастливое существование. Плата же за такую «счастливую» жизнь – всеобщее повиновение.
Для духа стремящегося готовое может стать опасно-притягательным в том случае, если, как говорит Достоевский, под ногами нет почвы и если невозможна деятельность. Вот тогда такой дух прежде всего и выразится именно «в явлениях ненормальных и беспорядочных, именно примет фразу за жизнь, накинется на готовую чужую формулу, обрадуется даже ей и ею заменит действительность! В фантастической жизни и все отправления фантастические». По сути, это замечание из критической статьи 1860 года представляет собой своеобразное резюме еще не написанного «Преступления и наказания», где стремящийся к новому слову Раскольников как раз и «накинется на «готовую чужую формулу… и ею заменит действительность».
Фантастический человек (человек, оторванный от живой жизни) представляет у Досто-евского достаточно разнообразный характерологический тип. Это и Мечтатель, который справляет годовщину своим «фантастическим ощущениям». Это и наделенный «теоретически раздраженным сердцем» Идеолог, которому всегда мало одного существования, это и Игрок. Рулетка становится для игрока средством, обеспечивающим ему фантастическую возможность безо всякой выделки – «сразу» и «вдруг» – все получить в готовом виде: «один оборот колеса и все изменяется». Игрок получает фантастически реальную возможность сегодня быть одним, а завтра стать другим, сегодня, как он говорит, быть рабом, а завтра человеком. «Что я теперь? Zero. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь начать жить! Человека могу обрести в себе, пока еще он не пропал!». Однако в системе координат, где нет порядка и чувства меры, а есть только головокружительные скачки от одного «готового» состояния к другому, там нет и требующей постоянства любви. Ради той, которую как будто бы любит, герой готов прыгнуть в пропасть (и это вписывается в модель поведения игрока), но не готов к такой любви, которая требует ежедневной самоотдачи.
«Фантастическое» (если учитывать его контекстуальную семантику) оказывается оторванным у Достоевского не от действительности, а от живой жизни. Поэтому и потерявшая связь с живой жизнью действительность имеет с фантастическим общие точки.
Готовое существование, какие бы формы оно не обретало, отрывает человека от живой жизни, и этот разрыв превращает его в нечто одеревенелое – ко всему равнодушное, безразличное, безучастное – в марионетку, управляемую потусторонними по отношению к живой жизни силами. В паре – Раскольников – идея – одушевленный Раскольников пассивен, а не-одушевленная идея активна. В паре господин Прохарчин – деньги – герой пассивен, а неодушевленные деньги активны; именно они ищут героя, выбирают его, овладевают им и, не дав ему ими воспользоваться, доводят его до смертельного финала. Не игрок определяет направление своей жизни, а втянувшая его в свою действительно фантастическую сферу игра на деньги.
По мысли Достоевского, человек должен выделаться в человека. А для того чтобы в не-го выделаться, «сразу» и «вдруг» не годятся: «…Готовым ничего не дается; всё нужно сде-лать, выжить и даже выстрадать…»; «Никто разом не доходит до последнего слова, до окончательной гармонии в жизни».
Может быть, наиболее развернуто идея роста выражена Достоевским в романе «Подросток», где у его героя, Аркадия Долгорукого появляются все возможности для дальнейшего роста. Переходную, неготовую форму и представляет собой этот мальчик, все время пребывающий в деятельном движении. Слово «передвигаться» к подростку не подходит: он чуть ли не буквально «летает» от Версилова к Крафту, от матери к Екатерине Николаевне Ахмаковой, от Ахмаковой к Анне Андреевне Версиловой. Он ошибается, обманывается, разочаровывается, но одновременно и очаровывается, и восторгается, и интуитивно находит верные решения.
Он попытается и сотворить себе кумира, и самому сделаться для всех кумиром. Но не сотворит, и не сделается. И помешает ему в этом – живое чувство, которое, со-единившись с идеей, устремится к идеалу, к подлинному «художественному» постижению «живой жизни».
Человек, стремящийся к идеалу красоты и нравственности (который Достоевский связывал с именем Христа) – человек мятущийся и тоже не знающий середины. Но не знает он середины не потому, что опускается ниже жизни или поднимается выше нее (как это было с Идеологом или с Игроком), а потому, что, падая и поднимаясь, стремится «к идеалу, противоположному его натуре». Подросток – это именование Достоевский мог бы отнести и к человеку вообще, который, исполняя закон стремления к высшему идеалу, «есть на земле существо только развивающееся, следовательно, не оконченное, а переходное».
Сергей Савинков
