В последнее время от людей творческих профессий все чаще слышатся упреки в адрес журналистов – особенно, когда дело касается интервью. Мол, вопросы они задают неинтересные, общие, в которых так и сквозит некомпетентность. Поэтому вести такие диалоги (тем более, для публичного распространения) актерам, художникам, поэтам и композиторам совершенно не хочется. Но приходится, поскольку выбора просто нет, а творческие профессии в любом случае предполагают какое-то медийное сопровождение. Все эти разговоры подтолкнули нас к идее создания новой постоянной рубрики «Сами с собой», где творческим людям предоставляется право придумать и задать вопросы самим себе самостоятельно – и, соответственно, ответить на них так, как они считают нужным. Таким образом, результат – окажется ли та или иная личность интересной для читателей – будет полностью зависеть только от гостей рубрики. В этом номере разговаривает сам с собой художник-постановщик Государственного Воронежского театра кукол им. В. Вольховского, заслуженный художник России Александр Ечеин.
– Не надоедает ли мне с течением времени собственная профессия?
– На самом деле, я раньше стеснялся говорить кому-либо, что работаю в театре кукол. Мне казалось, что по сравнению, скажем, с драматическим искусством, кукольное ремесло – более низкого сорта, что ли. Прошли годы, стесняться профессии я вроде бы перестал, но зато теперь вполне серьезно задумываюсь над другим вопросом. Являюсь ли я профессионалом – несмотря на звание заслуженного художника?
– С чего вдруг стали возникать такие сомнения? Вроде не мальчик уж, пора и определиться.
– Вот потому и возникают, что уж не мальчик. У молодых с констатацией собственного профессионализма как раз проблем не бывает, юношеского максимализма еще никто не отменял. Но чем большим становится опыт, тем чаще мучает вопрос: может быть, то, что ты умеешь, за что тебя ценят, расхваливая на все лады твой профессионализм – не более чем система наработанных годами штампов? Хороших, добротных – но все-таки штампов?
– А чем плохи хорошие штампы? Если куклы получаются качественные, публике нравятся, режиссеры претензий не имеют – чем и кому эти самые хорошие штампы мешают?
– Мне и мешают. Потому как с годами привыкаешь рисовать быстро, меньше задумываясь, уже на каком-то автоматизме, что ли… Рисуешь не как надо, а как удобно. Мне удобно. А это неправильно. На самом деле нужно каждый раз ставить себе задачи все более сложные, пусть это будет вечное хождение по мукам, но это единственно правильный путь. И ты вроде осознаешь такое, но тут в твои осознания вмешивается производственный план, который требует быстроты исполнения. И вмешивается он не единожды, а на протяжении всей твоей работы в театре. Что делать, приходится идти на компромисс, ты думаешь – ну хорошо, вот я сейчас сделаю побыстрее, «на технике», а уж со следующего спектакля начну творчески мучиться по-настоящему. Но компромисс – штука прилипчивая, заразная, эта хворь может скрутить человека на всю жизнь.
– И в какой же момент можно понять, что компромисс прочно вошел в твое творческое существование?
– А в тот момент, когда ты с ужасом видишь, что кукольные персонажи, которых ты создаешь, становятся лично для тебя узнаваемыми уже на первоначальном этапе – когда ты работаешь с карандашом и бумагой. И вот тут надо ломать себя, и перелом этот должен заключаться в выборе – какую я в конце концов приму эстетику. Ту, которая нужна зрителю или режиссеру, или ту, которая необходима лично мне на данном этапе. От этого выбора и зависит твой профессионализм. Вот я сейчас разговариваю сам с собой и специально поставил перед глазами свои кукольные персонажи. Смотрю на них и понимаю, что они мне неинтересны – а это значит, что я и сам себе не могу быть интересен. Сегодня, во всяком случае. Почему так случилось – не знаю. Пока – не знаю.
– Не потому ли я никак и не могу дать определение – что же такое профессионализм?
– Определение как раз дать могу. Профессионал – это не тот человек, который умеет делать хорошо свою работу, а тот, кто не может успокоиться в творческих поисках до конца своей жизни. Зато не могу ответить – к какому из этих двух типов людей принадлежу сам.
– А если бы я решил избрать другую профессию в жизни – кем бы я стал?
– Если бы я когда-то случайно не пришел в театр кукол, то все равно стал бы художником – но художником-портретистом. Меня сейчас, честно говоря, все больше тянет внутренне вернуться в то время, когда во мне бурлило такое желание – потому что от занятий живописью я получаю невероятное удовольствие. Есть такое хорошее слово – катарсис, наверное, оно сюда больше всего подходит. И это на фоне того, что уже много лет я не получаю удовольствия от просмотров своих спектаклей в театре.
– Надоели куклы?
– Куклы мне не надоели, надоели свои штампы.
– А может быть, надоел свой театр?
– Смотря что называть своим театром. У меня в голове свой идеальный театр, в котором свои идеальные спектакли – и такой театр мне не надоел.
– Идеальный театр, существующий в голове, держит в театре реальном, в госучреждении?
– Да. Но тут нужно понять, что я называю своим идеальным театром. Это – когда остаюсь один и начинаю придумывать персонажи для очередного спектакля, способы их взаимодействия и существования. Короче говоря, своим идеальным театром я называю процесс, когда беру карандаш и бумагу и что-то придумываю. А потом неизбежно наступает этап коллективного творчества, и это становится для меня катастрофой.
– Почему же?
– А потому что коллектив, как ни крути, состоит из сообществ, объединенных по тому или иному профессиональному признаку, – и у них у всех тоже существуют в головах модели своих идеальных театров. Но чаще всего получается так, что наши идеальные театры существуют помимо друг друга. И возникают конфликты. А конфликты – это удел реальных театров, но отнюдь не идеальных.
– Судя по всему, тема одиночества является основной в твоей жизни?
– Может быть. Наверное, поэтому я и увлекаюсь живописью, это искусство сугубо индивидуальное. Я не люблю показывать никому свои личные фотографии и впускать кого-то в свой личный мир. В театре многие сотрудники приходят на работу – то есть чтобы сделать конкретное хорошее дело и уйти домой, от этой самой работы отключившись. А я не прихожу на работу, и не отключаюсь от работы… Потому что все то, чем я занимаюсь здесь, – это не работа и не творчество, а жизнь – как бы пафосно мои слова ни звучали. Я этим всем занимаюсь круглыми сутками, по-другому не умею. Здесь мое насиженное место, здесь я живу.
– Может, мне начать преподавать? Ведь звали уже – и не раз. Вдруг возникнет что-то новое, которое по-новому сможет повлиять на мироощущение?
– Могу прочитать лекцию или даже несколько лекций. Но вот чтобы учить… Мне кажется, я не имею на это права – потому что во мне живет убеждение: чего-то самого главного в своей профессии я до сих пор не понял. А очень хочется докопаться до этого самого главного.
– Возникает у меня к себе вопрос: а не склонен ли я к самоедству?
– Отвечаю – склонен, и еще как склонен, есть даже опасение сожрать себя окончательно. Тут меня многие в театре называют трудоголиком, но мне это слово не нравится, ассоциации какие-то дурацкие… Просто я всегда шел по жизни с девизом: «Кто – если не я?» Вот иду, скажем, по театру и вижу, что лампочка включена днем – я ее выключу, сэкономлю свет. Увижу, что где-то мусор – подмету. Но недавно я понял, что не хочу заниматься больше чужой работой, у меня есть лишь одно желание – заниматься исключительно своим делом. Смогу ли изменить привычный стиль поведения? Не знаю. Но я попробую.
