Сегодня гостем нашей редакции стал художественный руководитель Воронежского государственного академического театра Драмы им. А. Кольцова, лауреат премии «Золотая маска», заслуженный деятель искусств России Владимир Петров.
– Владимир Сергеевич, беседу хочется начать с некоторых формулировок, которые появились в местной прессе и посвящены вам. Например, в официальном пресс-релизе о вашей встрече с воронежским губернатором сказано, что вы пообещали создать лучший в России театр. То есть, Захаров, Фоменко, Додин и иже с ними теперь должны нервно курить в сторонке?
– Безусловно, я не столь самонадеян, чтобы говорить о создании лучшего в стране театра в творческом плане и, конечно же, речь шла о реконструкции старого здания драмы, его передовом техническом оснащении. Областными властями для выполнения задуманного созданы все условия, ситуация уникально благодатная. Хотя вы правы, данную формулировку действительно можно истолковать двояко.
– По крайней мере, теперь все стало понятно. Еще вы рассказали, что намерены воплотить в жизнь свою мечту. Но вы ведь очень опытный режиссер, возглавляли многие театры страны. Что же мешало осуществить эту самую мечту ранее?
– Отвечаю. Да, жизнь прожита большая и творчески насыщенная, но никогда у меня не было возможности начать строительство здания театра и сделать его таким, как я его вижу, как я его понимаю, по творческой функциональности помещений, дизайну внутреннего интерьера, оснащению звуковым оборудованием и возможностям световой аппаратуры. Я всегда приходил в театры, которые существовали до меня, их помещения были, что называется, намолены многими предыдущими поколениями актеров, режиссеров, технических работников. А я всегда подхватывал знамя, впрягался в воз, который был нагружен предшественниками. В Воронеже, повторюсь, сейчас уникальная ситуация, есть возможность выстроить современнейшее театральное здание практически с нуля. Проще говоря, есть некий скелет – пространство зала, три зрительских яруса, а все остальное нужно придумать самому. Такие условия – мечта любого режиссера, и я счастлив, что именно мне такая возможность представилась.
– Вероятно, позиция воронежского губернатора по этому вопросу и стала решающим аргументом в пользу вашего переезда в наш город?
– Да. Хотя не думаю, что буду первым, кто одобрительно высказывается о замечательном отношении воронежской губернаторской четы к вопросам культуры, наверняка, подобную оценку давали в прессе и другие творческие люди. Но поскольку я достаточно поездил по стране, то могу сделать сравнительный анализ и уверенный вывод – ни в одном российском регионе не уделяется столько внимания культуре, воронежцам в этом смысле просто повезло. Поэтому после личной беседы с главой области последние колебания исчезли, и вот я здесь.
– А сначала сомнений в правильности подобного решения, так понимаю, у вас было предостаточно?
– Да, и этого не скрываю. Когда первый раз возникло предложение возглавить воронежскую Драму, то я сразу сказал, что работать в нынешнем здании я не хочу категорически, оно неуютное, это не театр, а дворец съездов. Вот если будет реальная возможность как можно быстрее вернуться в старое здание театра, которое на протяжении десятков лет находится в положении Помпеи после землетрясения, тогда другой разговор. Губернатор обнадежил, что все меры по скорейшему вводу в эксплуатацию исторического здания уже принимаются.
– Какие-то принципиальные профессиональные соображения по поводу внутреннего устройства будущего театра у вас уже есть?
– Да, например, помимо основной сцены, там обязательно должна появиться малая, с зрительным залом человек на 80 – 100. Она мне нужна для экспериментов, для пьес, которые я не рискну ставить на большой сцене. Эти спектакли будут рассчитаны на подготовленного зрителя, для которого, скажем, драматургия нынешней новой волны не является театральной экзотикой.
– Я слышал, что вы хотите в будущем сохранить за собой возможность по-прежнему использовать и нынешнее здание театра?
– Есть такие мысли. Дело в том, что для, скажем, мюзиклов с массовыми танцами, с песнями, с микрофонами эта сцена очень даже подходит. А мюзикл – тот жанр, который всегда привлекателен для совершенно разных слоев населения, поэтому при профессиональном уровне постановок он будет пользоваться устойчивым и длительным успехом. Вообще, на нынешней сцене нужно устраивать какие-то крупномасштабные действа. Так что, если у меня когда-нибудь возникнет желание поставить «Первую конную» Бабеля и привлечь для массовки кавалерийские подразделения, то я буду спокоен за технические возможности. Но пока все мои силы и помыслы направлены на новое здание театра, которое мы должны построить в кратчайшие сроки. Вот, кстати, обратите внимание на эти фото. Узнаете красоту?
– Конечно. Сложно не узнать зрительный зал старого театра драмы, даже без рядов кресел и со снятым полом. Когда же сделаны были эти снимки?
– У меня в компьютере огромное количество материалов по старому зданию воронежской драмы, это уникальное театральное пространство, просто уникальное. А эти фото сделаны были еще до того, как все внутренние перекрытия были снесены, сейчас там все в строительных лесах, реставрационные работы идут полным ходом.
– Так значит, балконы и ложи в зрительном зале все-таки разрушены?
– Да.
– Аа… зачем?
– Затем, что материалы, из которых были сделаны балконы и ложи практически сгнили, превратились в труху. Там же внутри была дранка да штукатурка, знаете ведь, как штамповались на скорую руку после войны жилые дома, из какого мусора были сделаны там стены. Подход к послевоенному восстановлению драмтеатра был аналогичным. А почему вы сказали «все-таки снесены»? Разве была какая-то другая информация на этот счет?
– В том-то и дело, что о ходе реставрационных работ не было вообще никакой информации. Поэтому общественность стала питаться слухами, которые, в конце концов, трансформировались в следующую версию: приехал москвич Петров, разрушил изнутри наш памятник архитектуры и собирается теперь на обломках истории возводить какую-то модерновую конструкцию.
– Я понимаю настороженность многих воронежцев по отношению ко мне, как к некоему «варягу». Мол, пришлый человек, не знает нашей правды, наших привязанностей и ценностей. На первоначальном этапе такая реакция достаточно ожидаемая. Отсюда и слухи. Но упреки, в них содержащиеся, несколько не по адресу – балконы и ложи были снесены местными строителями до меня. Другое дело, что когда я все это дело увидел, то у меня екнуло сердце, я спросил: «хоть какие-то лекала сняли, документацию изготовили?» Оказывается, нет. Снести-то снесли, а на основании чего вести теперь реставрационные работы?! Впрочем, слава богу, все-таки есть чертежи, схемы, фотографии, и мы теперь все обязательно восстановим, потому что я считаю это здание, его внутреннюю архитектуру, одним из самых красивейших произведений театрального пространства. Восстановим, но уже с использованием качественных материалов, вся пластика, вся эта динамика изгибов, вся эта красота не имеет права исчезнуть. Так что можете успокоить читателей, общественность – я влюбился в это театральное пространство и не хочу его менять. Зато я собираюсь вынести на суд общественности идею возврата театру старинного названия «Городской зимний театр».
– Боюсь, что общественность вас за эту идею уже осудила заочно…
– Тем не менее, я готов ее аргументировано отстаивать. Например, мне непонятно, почему театр называется именем Кольцова, не имевшего к нему никакого отношения? Если уж на то пошло, то логичнее таким образом увековечить память воронежского генерал-губернатора, который на личные средства выкупил участок земли в центре города и построил когда-то этот самый театр.
– Но вы же предлагаете действовать не сообразно этой логике, а полностью сменить название.
– Не сменить, а восстановить. Это название у театра было изначальным. Поэтому оно естественное, оно настоящее. И, разумеется, исторически оправдано. Кстати, с московским Театром миниатюр была та же самая история, когда ему решили вернуть историческое название «Эрмитаж». Вначале эту идею яростно критиковало энное количество москвичей, но что же мы видим теперь? Прямо обратную ситуацию.
– Противники вашей идеи могут возразить, что Воронеж более консервативен, чем столица, имя Кольцова здесь является очень раскрученным брендом и ассоциируется с драмтеатром сразу у нескольких поколений воронежцев.
– Знаете, я, может быть, выскажу крамольную мысль, но думаю, что большинство представителей этих поколений уже умерли, а те, что живы, потеряли к театру живой интерес и воспринимают его название, скорее, в силу привычки. А молодежи – ста тысячам воронежских студентов, которых я мечтаю видеть в театре – по большому счету, плевать, как театр называется, я вас уверяю. Им важно качество и разнообразие спектаклей. И если мне удастся сделать так, что этой молодежи в нашем театре станет интересно, то она примет название, в правильности которого я так искренне убежден.
– Должен признаться, что ваши убеждения весьма заразительны. Тем не менее, думаю, что смена названия драмтеатра еще долго будет темой номер один для множественных дискуссий.
– Поймите, я уделяю столь много времени этому вопросу потому, что четко понимаю – от общественного мнения я очень зависим. Допускаю, что у меня может ничего не получиться с переименованием. Отдаю себе отчет и в том, что «государственный», «академический», «имени Кольцова» – это звания, министерские документы и так далее. Ну и пусть они остаются на официальном уровне. Я хочу лишь одного: чтобы на фронтоне было написано «Городской зимний театр» и это название вошло в обиход воронежских жителей. Все, теперь мы с вами можем закрыть эту тему и перейти к другим вопросам.
– Хорошо. Тогда задам вопрос, касающийся вашей нынешней непосредственной деятельности. Скажите, почему вы избрали статус художественного руководителя театра, а не главного режиссера? Ведь во втором случае вы занимались бы только творческими вопросами, не обременяя себя хлопотными административными обязанностями.
– Главный режиссер находится на контракте у директора театра, а худрук заключает соглашение с управлением культуры. В первом случае главным человеком в театре становится директор, он решает, как мне работать, и работать ли вообще. Второй вариант предполагает некое двоевластие. Хотя в идеале все должно выглядеть следующим образом: есть худрук, а при нем директор-распорядитель. Но пока я не готов к такой ситуации, мне нужен Игорь Михайлович, и я ему доверяю. Тем не менее, я должен иметь право спросить у директора, куда он расходует те или иные финансовые средства, и, в случае своего несогласия, вмешаться в эти процессы.
– И вы, действительно, будете контролировать действия директора?
– Да. Обязательно. Поскольку это я просил средства у губернатора, это я убеждал его, что нужны деньги не только на постановки, но и на оплату квартир для артистов, и на прибавку к пенсиям для пожилых работников театра, и на многое, многое другое. Мне не было отказано ни в чем. И поскольку финансы, что стали выделяться на нужды театра, добыты, как бы, мною, я, разумеется, буду смотреть, куда они тратятся. Хотя еще раз подчеркну, что у нас с Игорем Михайловичем самое полное доверие друг к другу.
– Скажите, Владимир Сергеевич, а не может получиться так, что вы будете художественно руководить воронежским театром из столицы? В принципе, достаточно ведь распространенная ныне практика. Человек вы с именем, в столице востребованы. Можно ведь оставить на творческом хозяйстве вместо себя кого-нибудь – ну, хотя бы того же Владимира Оренова – а самому приезжать раз в месяц, осуществлять общее художественное руководство?
– Да, такие формы руководства действительно существуют, но в данном случае – это не про меня. Я хорошо понимаю ту ответственность, которую беру на себя перед воронежцами, прекрасно осознаю, что для того, чтобы справиться с громадными объемами необходимой работы, мне следует быть здесь в театре каждый день, на протяжении достаточно долгого времени. Поэтому я распрощался с Москвой, уволился с места прежней работы, и теперь всецело принадлежу вашему городу.
– Судя по списку авторов, произведения которых вы собираетесь ставить здесь, театр Владимира Петрова будет далек от конъюнктуры, это прекрасно, но на таких спектаклях большой кассы не сделаешь. Это принципиальная позиция?
– Я считаю, что ничего более ценного, чем искренность в искусстве быть не может, а конъюнктура с искренностью несовместимы. Да, буду ставить только тех авторов, к которым у меня лежит душа, которыми я болею, которые меня волнуют. Честно говоря, мне сложно представить себя в ситуации, когда мне из какого-нибудь начальственного или партийного кабинета нашептывают, что надо, мол, спектакль про высокие воронежские хлеба поставить или про обильные надои, да желательно в новаторском стиле, а мы вам за это хорошую премию – и чтобы я на такое предложение согласился.
– Ну, про хлеба да про партию у вас в театре сейчас как раз Оренов и ставит.
– Там несколько другая история, он в ироничном смысле эту советскую пьесу ставит, в пародийном…но все равно, я сам бы за такое не взялся.
– Вот и я хотел спросить, зачем оно такое вам в театре надо?
– А это та самая касса и есть! Это необходимость продержаться, пока я сам не поставлю то, что считаю необходимым. Театр должен чем-то жить.
– А вы уверены, что этот партийно-пародийный спектакль даст хорошие кассовые сборы?
– М-м… конечно, риск есть… Ну, композитор там замечательный, к автору адаптации Вадиму Жуку я очень хорошо отношусь… Не знаю, не знаю, будем смотреть по результату. Дело в том, что у меня в Москве оставались творческие долги, я должен был доделать там некоторые спектакли, уехать туда на некоторое время, а здесь нужно было чем-то занять труппу. А теперь я начинаю в Воронеже совершенно новый театр, поэтому и название хочу иное, и здание обновленное, и репертуар другой. Я сам должен сделать художественную платформу нового театра, поэтому в течение первого года не стану приглашать на постановки никаких других режиссеров.
– Следует ли из ваших слов, что когда вы сами начнете интенсивную постановочную деятельность, Владимир Оренов благополучно отправится покорять своими талантами другие провинциальные города?
– Посмотрим… Не хотелось бы его терять. Я ведь знаю Владимира Борисовича очень давно. Он большая умница, замечательный театральный критик, писатель, имеет прекрасное театроведческое образование и обладает недюжинными организаторскими способностями. Оренов мог бы очень пригодиться в строительстве театра как творческого здания.
– Тогда еще один вопрос относительно будущего репертуара вашего театра. Судя по «Аресту», вы намерены и в дальнейшем избегать каких-либо остросоциальных аллюзий, вам ближе философское осмысление окружающего мира?
– Как говорил Мао Цзе Дун: «Пусть расцветает сто цветов». Чем больше будет самых разных театров по своей эстетике, тем лучше. От этого, в конечном счете, зритель только выиграет. Но, по моему глубокому убеждению, театр должен быть вообще вне какой-либо политики и заниматься вечными темами.
– Владимир Сергеевич, а нет ли у вас опасения, что ваш новый театр и Камерный театр Михаила Бычкова будут концептуально дублировать друг друга?
– В чем же?
– Ну, скажем, и Бычков и вы хорошо знаете, цените западную литературу и драматургию, она присутствует в репертуарах обоих театров. Вы ориентируетесь на ту же целевую интеллектуальную зрительскую аудиторию, что и Бычков. Разве этого мало для того, чтобы провести некую параллель?
– Ну, в каком-то смысле некоторое сходство между нашими театрами можно найти, но я не вижу в этом ничего страшного. Уверен, ни Бычков, ни я никогда не поставим, например, в репертуар дешевые комедии на потребу публики – разве это плохо? Различия тоже существенные. В репертуаре Камерного нет, скажем, Платонова, Бунина, Островского, Шекспира, которые будут у меня. И мне хочется думать, что в плане режиссуры мы с Бычковым настолько разные – даже во взглядах на сценическое пространство – что просто не можем быть конкурентами.
– Вы знакомы с Бычковым лично?
– Кофе вместе не пили, но при встрече друг друга узнаем.
– И в заключение хотел бы задать еще один вопрос. Правда, он может показаться не совсем этичным, поэтому заранее прошу прощения.
– Слушаю.
– После сегодняшней беседы стало понятно, какой фантастически большой объем работы вам предстоит, сколько душевной энергии и физических сил потребуется для выполнения всех ваших планов. Но ведь вам 64 года, это тот возраст, когда большинству ваших коллег хочется почивать на лаврах, а не с юношеским задором начинать масштабное дело с нуля…
– Можете не продолжать, ваша мысль понятна и ничего неэтичного в этом вопросе нет. Никто не знает – сколько нам отпущено. Мой отец активно работал и жил до 85 лет, а умер на ходу. Верю, что я в него.
Олег Котин
Фото Игоря Филонова
