В этом году почетным гостем на Московской международной книжной ярмарке была Венгрия. Приятно, что в рамках обширной культурной программы, подготовленной венграми по этому поводу, с успехом прошли сразу две презентации книги венгерского классика Иштвана Эркеня «Воронеж», выпущенной Центром духовного возрождения Черноземного края специально к открытию ярмарки. Было много и других впечатляющих событий. Естественно, что ведущие венгерские литераторы не могли оставаться в стороне от столь крупного и престижного для их страны литературного форума. Среди них был и Шандор Каняди – самый знаменитый в мире из ныне здравствующих венгерских писателей.
На своей родине он уже давно считается классиком. 84-летний Каняди – лауреат всех престижных литературных премий Венгрии и Румынии (он родился и долгие годы жил в Трансильвании), нескольких международных премий. Его книги переведены почти на все европейские языки, в том числе и на русский.
Лично меня в его поэзии подкупают необыкновенная емкость мысли, особая сопричастность автора радостям и горестям сегодняшнего мира, наконец, откровенные размышления о том, что любимая земля, где покоятся кости предков, может быть не только обожаемой матерью, но и злобной мачехой…
Узнав, что я из Воронежа, – у всех венгров особое отношение к нашему городу – мэтр согласился на интервью.
– Только что встречался с русской поэтессой Ларисой Васильевой, – глаза Каняди сияют молодостью. – Мы с ней давние друзья. Познакомились еще лет тридцать назад в Дебрецене на летнем университетском фестивале. Я знаю и ее дочку, и ее внучку, в свое время даже хотел, чтобы внучка Ларисы и мой внук поженились. А когда у вас распался Советский Союз, я сказал, что надо срочно создавать финно-угорский союз, поскольку нам с вами без царя жить никак нельзя. Мой внук станет царем в этом новом союзе, а внучка Ларисы – царицей… Все это я высказал тогда с серьезным выражением лица в России на презентации моей книги. В зале возникла мертвая тишина. Молчал и я. А потом, после долгой паузы проговорил: одного я только пока не решил – где будет столица нового союза. В Москве или в моей родной трансильванской деревне. После этого все поняли, что я шучу, и рассмеялись.
– У вас много друзей среди российских писателей?
– Нет, друзей нет. Есть люди, с которыми мы время от времени встречаемся. Вот недавно в Бельгии я общался с одной русской писательницей. Я не запомнил ее имени, знаю только, что она из поколения Евтушенко.
– Кстати, у Евтушенко есть формула: «поэт в России – больше, чем поэт». Подходит ли она для Венгрии?
– Дюла Ийеш, который писал и прозу, и пьесы, но, на мой взгляд, прежде всего, был поэтом, однажды сказал по этому поводу так: «Когда в Венгрии случается наводнение или пожар, все начинают спрашивать: а где поэт?». То есть, когда в нашей стране людям тяжело, они начинают призывать поэта. Однажды, это было очень давно, когда я еще делал первые шаги в литературе, одного поэта из нашего круга обвинили в «страшном» государственном преступлении – он хотел организовать литературную группу. Его фамилия была Поконски, он был одним их самых талантливых молодых поэтов моего поколения, говорил на многих языках – русском, французском, румынском, немецком. Поэтому, когда его лишили возможности печатать свои стихи, он начал переводить и очень преуспел в этом деле. Через несколько лет я встретил его, – он процветал. А у меня в тот момент как раз были очередные проблемы с властями. Вот он мне и начал советовать: бросай все и становись переводчиком – «и жить будешь спокойно, и на хлеб всегда заработаешь». «Не могу», – ответил я. Он удивился: почему? И я сказал: а вдруг начнется пожар или наводнение, люди станут звать поэта, а прийти будет некому.
– Венгерское восстание 1956 года, помнится, началось именно с поэтического клуба «Кружок Петефи»…
– Восстание началось 23 октября, а 26 октября я прилетел в Москву в составе делегации румынских писателей.
–?!
– Я тогда жил в Клуже, в Румынии. Летом 56-го года я отказался выполнить заказ горкома партии и писать стихи о колхозе. Так и сказал: не могу, мол, воспевать местный колхоз пока не побывал в Париже и Москве. Ну, в Париж меня тогда не пустили, а в Москву отправили. И вот пока я туда добирался, в Венгрии начались все эти события. Отчасти, это меня спасло. Потому что все мои друзья-поэты активно участвовали в восстании, и их потом посадили. А я оказался в эти дни в Советском Союзе на какой-то международной писательской конференции. Там были делегации из всех соцстран, за исключением, естественно, Венгрии. Но один венгр там все-таки оказался. Это я, который был в румынской делегации. Об этом, конечно же, сразу стало известно. Помню, за мной все время ходили корреспонденты советских газет, все хотели, чтобы я дал интервью, осуждающее происходящее в Венгрии. Но я им сказал: никаких интервью, потому что я приехал в Москву как член румынской делегации, а не венгерской.
– Это имело для вас какие-то последствия?
– Нас всех тут же отправили из Москвы в Армению. Поначалу хотели в Грузию, но там было неспокойно, там только что прошла какая-то антиправительственная массовая демонстрация. И нас отвезли в Ереван. Там оказался один грузинский поэт, который в то время переводил на свой язык стихи Петефи. И при этом он никогда в жизни не слышал стихов в исполнении венгра. И вот мы сидели в Союзе писателей – выпивали. И этот грузин начинает меня просить: прочти. Но чтобы из-за событий в Будапеште это не было воспринято, как вызов руководству СССР, решили, что каждая делегация будет читать стихи на своем языке. И вот тут выясняется, что только у болгар в делегации был поэт, а во всех остальных – одни прозаики и драматурги, которые ни одного стихотворения до конца не помнят (выпили-то уже достаточно). Что делать? Открыли библиотеку, набрали книг (там были книги из всех соцстран) и начали читать. Дошла очередь до меня. Говорю: я вам прочту стихи – но не свои и не Петефи (это имя в те дни воспринималось как призыв к революции), а еще одного венгерского поэта. И начинаю читать «Старого цыгана» Верешмарти:
Играй, цыган! Вина мы поднесли,
Чего ж дремать? Утешь! Развесели!
Что стоит скорбь, водой разведена?
В холодный кубок подливай вина.
Такой закон установила жизнь,
Чтоб мерзли мы, а после обожглись,
Играй! Всему приходит скорбный срок,
Негодной палкой станет и смычок.
Стакан и сердце наполняй вином
И не заботься ни о чем ином!..
Все были в восторге, схватили меня и прямо там, в зале, начали подкидывать в воздух. Помню, я взлетал довольно высоко и все время крепко держался за карман, боялся, что выпадут часы, которые мне подарила тетя… Словом, такого успеха у меня в жизни больше не было!
Потом нас начали водить по армянским школам, и везде, когда называли наши имена, все – и дети, и учителя – начинали за моей спиной шептаться: «Петефи! Петефи!..» Ведь я тоже Шандор, как и он. Вот они и смотрели на меня как на человека, который чуть ли не восстание в Венгрии устроил. Во всяком случае, во всем мире знали, что в те дни над Венгрией звучали именно его знаменитые строки: «Любовь и свобода – вот что мне нужно».
Но ведь я-то был в румынской делегации. И вот один румын-коммунист после очередного застолья стал на меня нападать: мол, если ты такой венгр – то катись из моей Румынии к своему Петефи. В общем, стал ругать венгров, и от него тут же все отвернулись. В прямом смысле: ни один официант в том армянском ресторане не хотел его обслуживать, когда узнал, по какому поводу он устроил скандал. Пришлось выйти в зал директору заведения, чтобы принести ему заказ. А во время этого скандала, ко мне подошел русский переводчик и тихо сказал, что он на самом деле никакой не русский, а эрзя, но все равно просит у меня прощение за танки в Будапеште… Вот такие события связаны у меня лично с 1956 годом.
– Шандор, когда в годы Второй мировой войны венгерская армия оккупировала часть Воронежской области, вам было тринадцать лет. Что сохранила о том времени память детства?
– Я помню, как в моей деревне читали газету с сообщением о нападении Гитлера на Советский Союз. Помню, что старики сразу сказали: ну, теперь будет конец Германии, она в этой войне пропадет. Потом в деревню пришла газета, в которой было написано, что и Венгрия объявила войну русским. Эта новость вызвала полное недоумение: зачем это сделали? Ведь русские только что вернули венграм революционные знамена 1848 года, захваченные тогда царскими властями в качестве трофеев. Начали выстраиваться отношения и вдруг… К тому же все прекрасно понимали, что у Гитлера не было никакой нужды в венгерских солдатах. Венгерская армия в те годы была недееспособной, она была плохо экипирована, слабо вооружена. Да и большинство ее солдат были обычными венгерскими крестьянами. С точки зрения здравой логики, Гитлеру выгоднее было иметь Венгрию в тылу, как союзника, обеспечивающего его армию продовольствием. Здесь пользы было бы гораздо больше, чем от действий этих крестьян на полях сражений… Вот так в нашей деревне смотрели на те события.
– Но все случилось по-другому. Венгры пришли на воронежскую землю, где потерпели едва ли не самое крупное в истории страны поражение. После чего, насколько я знаю, имя этого русского города стало в Венгрии символом гиблого места. В вашем сознании этот образ тоже присутствует?
– У меня другой взгляд. Вот сейчас у нас, в Венгрии, принято считать, что в конце войны пришли русские, заняли нашу страну, забрали все, что можно и продолжали обирать венгров еще сорок лет… Но я помню, что говорили те же старики из моей деревни: если нападают – надо защищаться. А если повернется военная удача – а под Воронежем она повернулась к русским – тогда нападающего можно не только прогнать, но и занять его страну. Так всегда было и так всегда будет. Поэтому я не считаю, что русские опустошили Венгрию. Просто мы заплатили за тот роковой поступок свою цену. И страна, в целом, и каждая отдельная семья. Мой отец, к примеру, был пограничником. Он потерял на войне стопу левой ноги и венгерское гражданство, поскольку мы жили в Трансильвании, которую после войны изъяли из состава Венгрии и присоединили к Румынии… За все в этой жизни надо платить.
– В России многие считают вас «поэтом № 1» сегодняшней Венгрии. Причем, поэтом серьезного философского направления, сродни нашему Бродскому, шведу Транстремеру, или недавно умершему ирландцу Хини…
– С Транстремером мы знакомы. Вы знаете, что он уже больше двадцати лет не может говорить? После инсульта у него парализована правая часть тела и полностью утрачена речь. Свои стихи он пишет левой рукой… А познакомились мы с ним незадолго до его болезни. Я его тогда спросил – что он пишет в данный момент? И он сказал, что переводит на шведский «Песню песен». «Неужели она до сих пор не переведена на шведский?!» – воскликнул я. «Конечно, переведена, – ответил он. – Но все прежние переводы устарели, и для того чтобы спасти наш язык от умирания, нужно перевести заново, с учетом языка новых поколений». Я спросил: «Шведский язык умирает под нашествием английского языка?». Транстремер ответил – нет. «Языки убивают сокращения слов и жесты», – сказал он тогда. В наши дни то, о чем он говорил, как об убийце языка, получило короткое и точное определение – «эсэмэски»…
Теперь о титуле «поэт № 1»… Знаете, я очень много встречаюсь с детьми – за мою долгую жизнь таких встреч уже было больше тысячи… И на этих встречах я никогда не называю себя поэтом. Потому что это только после смерти автора выясняется – был ли он вообще поэтом или не был. И если внуки или правнуки сочтут нужным читать и слушать мои стихи, то они и скажут – кем я был. Поэтому, если говорить о настоящем поэте, то давайте я прочту одно стихотворение, которое я читаю во всех странах мира, где бываю, и все его узнают, как узнают вашего Пушкина.
Осень вновь, опять, чаруя,
Красит мне мое житье.
Не пойму, за что люблю я,
Но люблю, люблю ее…
Это – Петефи.
– Помимо серьезного поэта Шандора Каняди, русский читатель знает и Шандора Каняди-сказочника. На последней Московской книжной ярмарке с успехом прошла презентация вашей сказки «Мышонок, повидавший свет»…
– Напомните мне, как назывались ваши популярные детские журналы?
– «Мурзилка» и «Веселые картинки».
– Да! Вот такой же был журнал и у нас. Назывался он «Напшугар» («Солнечный луч»). В этом журнале я тридцать лет зарабатывал себе на хлеб, из него и ушел на пенсию. В этом журнале работали очень хорошие писатели и поэты. Он выходил в Румынии (вы уже знаете, что я там жил) на венгерском языке. В те годы в этой стране был Союз писателей, десять процентов в котором составляли венгры. И все эти десять процентов сотрудничали с нашим детским журналом. Это была такая позитивная дискриминация с нашей стороны. Сотрудников в наш журнал набирали только тайным голосованием, власти почему-то разрешали это. При этом никто из нас даже в партии не состоял…
Сказки я начал писать, потому что это было одним из требований руководства издания. Для всех сотрудников журнала была установлена «норма по сказкам» – и мы обязаны были ее выполнять. Вот за счет этих сказок я и живу до сих пор. Их переводят в разных странах мира, и я получаю гонорары. Так что мои сказки меня по-прежнему кормят.
– Шандор, вы – мудрый человек. За вашими плечами – огромный творческий путь и долгая жизнь со многими испытаниями. Поделитесь опытом: что самое тяжелое для человека в этом мире?
– Самое трудное – оставаться порядочным. В своей жизни я немало поколесил по свету. Мне почти никогда не отказывали в выезде за границу. Многим это казалось странным, но секрет прост: за границей я никогда не говорил ничего плохого о своей родине. Дома – другое дело. Как меня только не называли! И венгерский шовинист, и предатель, говорили, что меня обязательно надо посадить. Это потому, что я говорил все, что думал. Однажды высокий чин из тайной полиции даже спросил меня: как же так, здесь, дома ты все время кричишь и требуешь соблюдения прав, а за границей – молчишь? На это я ответил ему: плохая собака та, которая лает не на своем дворе… А чего бы я добился, если бы начал рассказывать о том, что происходит в Трансильвании за границей? Я был бы известен только один день, а потом – всеми забыт.
Однажды, это было в Румынии в конце 1950-х, мою жену арестовали и посадили в тюрьму. Я пришел в полицию, чтобы узнать – за что? Префект, который меня принял, сказал, что ему об этом ничего не известно. Тогда я пошел к начальнику секуритате (это что-то вроде вашего КГБ). Он меня выслушал и говорит: «Товарищ Каняди, вы не знаете своей жены. Она – враг социализма». Я ему в ответ: «Может быть, и не знаю. Мы всего год, как расписались». «Вот видите! – говорит он. – Год – это мало. Бывает, люди десять лет проживут вместе, и так и не узнают правду друг о друге». «Может быть, вы и правы, – отвечаю. – Но поскольку, как я понимаю, строительство социализма – дело долгое, вы мне, пожалуйста, сейчас выпустите мою жену. Я с ней десять лет проживу, и если за это время я вдруг не узнаю ее, то вам ее верну»…
Все это было переведено на румынский язык, оформлено как протокол допроса и помещено в мое досье. Позже, уже в наши дни, это досье дали прочесть мне и моим родным. Оно оказалось огромным – шестнадцать с половиной килограммов! Жена, кстати, очень обиделась, когда узнала, что я собирался возвращать ее государству…
И вот года три назад я выступал на очередном поэтическом празднике в честь Петефи и рассказал всю эту историю с арестом моей жены. Упомянул я и префекта полиции, который тогда отказался мне говорить, по какой причине случился тот арест. Упомянул и о том, что через годы этот префект встретил меня и попросил прощение. Конечно, он тогда все знал: жену арестовали, чтобы припугнуть меня, за мной следили и постоянно прослушивали… Префект обо всем этом знал, но не сказал, за что и попросил спустя годы прощение… Тогда после моего выступления, ко мне подошел молодой человек. Это был сын того префекта. Он был благодарен, что я нашел теплые слова о его отце…
Когда-то уже давно мой школьный учитель говорил нам, детям: «Все мы вместе живем на этой земле, поэтому мы должны знать и понимать друг друга». Эти слова я помнил всю жизнь. Я не могу сказать, что в моей жизни все было легко, но я не ропщу на свою судьбу. Любые трудности можно пережить, если оставаться порядочным человеком. Главное, помнить: все мы вместе живем на этой земле…
Перевод Ольги Рокас.
Дмитрий Дьяков
Иллюстрация Екатерина Докучаева
